6

ДОРОГА, ВЕДУЩАЯ К ХРАМУНУЖЕН ЛИ РОССИИ ИНСТИТУТ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАМЯТИ?

Артур Рудольф, Олег Чуб

От издателей альманаха «История совести»

Уважаемые читатели!

Сегодня мы, рассуждая о недавней истории нашей страны, все чаще слышим, что неуспех ком-мунистического проекта связан с тем, что его делали не те люди, что хорошую идею подвело негод-ное воплощение. Сегодня мы видим поднимающиеся лозунги крайне левых и крайне правых сил, которые, как показывает практика, оказываются практически тождественны. Формулируя тему оче-редного номера альманаха «История совести» как «Память и предупреждение», мы ставили перед собой общественно важную задачу: используя различные подходы, методики, точки зрения, изучить и осмыслить «сгущенный образ зла», много десятилетий довлеющий над страной.

Не скроем – мы и сами не ожидали, что подготовка номера займет у нас более года. Любой преступник всегда стремится тщательно замаскировать следы своего преступления. Поэ-

тому нам пришлось поработать в архивах Воркуты, Ухты, Печоры, Петербурга, Москвы; находить и встречаться с еще живыми свидетелями, родственниками погибших и ушедших из этой жизни лю-дей. Так к нам пришли истории Ольги Берггольц, Тамары Петкевич, Ефросинии Керсоновской…

Нам важно было понять, как лозунги, зовущие к всеобщему счастью, вернулись тысячами, мил-лионами, десятками миллионов уничтоженных людей.

Не погрешим против истины, если скажем, что поездки по стране, связанные с подготовкой но-мера, воссоздали другую карту СССР, где еще не истлели мотки колючей проволоки, не сгнили осто-вы тюремных бараков, не проржавели дрезины с кандалами. И кругом – лагеря, лагеря, лагеря…

И не только они. Важно отметить, что уничтожение коммунистами своего народа осуществля-лось не только через зловещую систему ГУЛАГа, но и посредством искусственно организованного голода, безграмотной подготовки и ведения войны. Все это, как сейчас заявляют, были «неболь-шие ошибки в деле построения светлого коммунистического будущего». А раз так, стоит задумать-ся – по ком звонит колокол памяти? Может быть – по тебе, читатель?

HISTORY OF CONSCIENCE № 5 от издателей

7

Именно потому, что мы не можем быть богами,мы можем быть нравственными, именно потому,что есть полнота вины, мы можем быть ответственными, то есть свободными.

Мераб Мамардашвили.

«Покаяние»: двадцать лет спустя

В канун двадцатилетия начала демократических реформ в нашей стране телеканал «Культура» в рам-ках проекта «Интеллигенция и перестройка» в те-чение нескольких дней демонстрировал заседания Съезда Верховного Совета СССР. Те самые, которые в конце 80-х советские люди смотрели как захватываю-щие сериалы. Выступления Дмитрия Лихачева, Юрия Карякина, Чингиза Айтматова, Евгения Евтушенко, Юрия Черниченко всколыхнули в памяти великое вре-мя Перестройки. Да, именно так, с заглавной буквы – Перестройка была эпохой, равной Ренессансу в За-падной Европе. Феномен ностальгии по Перестройке как времени, когда парламент был местом для дис-куссий, легко объясним: на трибуны тогда вышли луч-шие из лучших, подлинный цвет нации, чтобы сказать что-то очень важное обезверившемуся и летящему в пропасть обществу.

Можно было смотреть выступления депутатов и конспектировать их: что ни слово – то афоризм, имею-щий объяснительную силу и посегодня. Вот некотрые высказывания Евгения Евтушенко:

«Нам предстоит преодолеть культ личности, ко-торый никогда не прекращался – культ государства, этого гигантского динозавра на дряблых ножках с крошечным усохшим мозгом в голове».

«Сильная рука всегда готова прирасти к рыхлому телу слабой экономики».

«Новое мышление несопоставимо с прежним инерционным мышлением, когда бесконечно мусо-лится засаленная номенклатурная колода, когда в стране нет ни одного беспартийного руководителя».

«Перестройка стала нашей духовной революцией, второй Великой Отечественной войной. Мы не имеем права проиграть ее, но она не должна стоить нам че-ловеческих жертв».

Как ни парадоксально, после этих двадцати лет, мы, следуя какому-то мистическому российскому за-кону бесконечного коловращения, вернулись на то место, от которого отталкивались, чтобы покончить с советским тоталитаризмом. Ключевым словом снова становится покаяние – как в политическом дискурсе, проникнутом сегодня идеей десталинизации, так и в художественном. Трудно переоценить значение для понимания ключевой идеи Перестройки своеобраз-ного духовного манифеста эпохи – кинокартины Тен-гиза Абуладзе «Покаяние»: знаменитое восклицание героини Верико Анджапаридзе о том, зачем нужна улица, если она не ведет к храму, будучи знаковым на протяжении двадцати постперестроечных лет, верну-лась к нам сегодня гениальной «Цитаделью» Никиты

Михалкова, увенчавшей его грозную, убийственную трилогию, катарсис от которой скорее напоминает не очищение, а приговор.

Потребность в покаянии артикулируют даже те, кто имеют о нем очень отдаленное представление. Например, покаяться нам предлагается в «крупней-шей геополитической катастрофе XX века» и «по-лувековой клевете на Сталина» (предложение Ю.В. Крупнова), или «грабительской приватизации», или «отступлении от православия». Как будто не было реальных Колымы, Катыни и Праги, легших несмы-ваемым пятном на совесть нашей страны.

Слушая подобные предложения, невольно ло-вишь себя на мысли, что страна переживает «день сурка». Но, как остроумно заметила критик Наталия Иванова, если Фил из американской комедии не от-брасывал тени, то наш никак копыта не отбросит. Как во сне видится наяву, в чуть обновленной редакции, то, что уже происходило много лет назад, что, каза-лось бы, ушло навсегда, – тошнотворное ощущение этакого дежавю, когда в обществе роятся одни и те же слова и идеи – порядок, железная рука, сильная держава, мобилизационный ресурс модернизации. Это многовековое топтанье-круженье-шараханье и

HISTORY OF CONSCIENCE № 5 от издателей

8

власти, и населения – наиболее устойчивый и репре-зентативный маркер того эмбрионального состояния нашего национального духа, которое многажды было описано сонмом русских мыслителей – от Чаадаева и Печерина до Шпета и Мамардашвили.

Сегодня лукавые мифы заслоняют, а то и вовсе за-мещают память о реальных событиях. Солженицын, Лихачев и Шаламов прочитаны, но вспоминаются крайне редко. Десятки исторических монографий, содержащих красноречивые документы эпохи, и во-все пылятся на библиотечных полках, пройдя через руки разве что узкого круга специалистов. На первый план выходят наглые мифотворцы, продуцирующие, как говорят они сами, «сталинизацию русского обще-ственного мнения». Эту возрождающуюся эклектику сильной власти, сапога, наступающего на лицо че-ловечества, эклектику национальной спеси, хотя бы гордиться было абсолютно нечем в данный момент, уместно назвать эклектикой монархосталинизма и протонацизма. Это попытка догнать и наказать. Опро-сы общественного мнения убедительно показывают, что «Россия — для русских» — лозунг, поддерживае-мый ныне более чем половиной населения страны. Эта националистическая тенденция намертво сцепле-на с уравнительской тенденцией, что наиболее опасно в период экономического неблагополучия. Психолог Бруно Беттельгейм, узник двух фашистских лагерей, сделал открытие: тоталитаризм имеет определенную психологическую привлекательность – жить при дик-таторском режиме проще, чем существовать в усло-виях демократической страны. Не потому ли у нас этические нормы часто напоминают лагерные?

Это объясняется и тем, что мы привыкли к матри-це страха. Нам, в общем, если не комфортно, то при-вычно жить в страхе, и, напротив, дыхание свободы вызывает иррациональный ужас. Это сладострастное требование чеховского Червякова, чтобы в нем при-

знали раба, не может составить основу современного инновационного мышления, столь необходимого в наши дни.

Историческая память и будущее России «Россия, за которую не стыдно – да прорастет из нашего стыда»

евгений евтушенко

Неудача демократического транзита в середине 90-х годов пошлого века – один из магистральных вопросов, не ответив на который, мы будем обрече-ны на дальнейшее скитание по пустыне – но уже без надежды на мудрого Моисея. Идеологи российского либерализма при всей своей компетентности, к сожа-лению, не учли опыта немецкой гуманитарной и по-литической денацификации.

В результате мы не смогли повторить европейский путь выхода из шока тоталитаризма: там искали вы-ход из чувства собственной вины, а у нас темы сво-ей вины при обсуждении прошлого и не возникало. Поэтому политическая люстрация была заменена идеологической, со временем сошедшей на нет, что в конечном счете и привело нас к торжеству реваншиз-ма. Один немецкий теолог объяснял своим студен-там, как он определяет ценность новой философской идеи: «Надо посмотреть, может ли эта идея оставать-ся неизменной после Освенцима. Если Освенцим не в силах изменить эту идею – держитесь от нее подаль-ше».

Многое изменилось в мире после Колымы и Освенцима. Мы не почувствовали этого изменения, не прошли через очистительное горнило, и пото-му рискуем повторить нечто подобное. И дело не в том, что власть в России недостаточно демократич-на. Это прекрасно описал Пауль Тиллих, анализируя тоталитаризм в своем «Мужестве быть». Без согласия среднего человека на режим, без этого доброволь-ного совпадения волений населения с режимом мы мало что поймем в произошедшем у нас. Например, не поймем, что Эльген и Куропаты – это не история, оставшаяся в прошлом столетии. Это то, что периоди-чески возвращается к нам в качестве неоимперских рецидивов и хватает нас за горло уже в XXI веке (как, например, в случае с Чечней и Грузией).

Это говорит о том, что вне этического осмысления культурно-исторических процессов, протекавших в России на протяжении столетий, не понять сегодняш-них проблем. За примерами далеко ходить не нуж-но. Декларируемая борьба с правовым нигилизмом, произволом и коррупцией будет бесплодной, пока мы не вспомним о таком уникальном социально-экономическом институте, как «кормления», ухо-дящем на Руси корнями в глубокую древность. Го-сударевы чиновники не получали фиксированного жалованья. Как отмечает Юрий Афанасьев, на завися-щие исключительно от должности доходы (теперь это официально называется коррупцией) они не только ели – то есть «кормились» в прямом смысле слова,

иСтоРиЯ СоВеСти № 5 от издателей

9

как могли. «Они еще хорошо пили, содержали семью, лю-бовниц и псовую охоту, стро-или дворцы и крепостные театры. В качестве собствен-ности выступали не деньги, не капитал, не фабрики или даже земля, а выполняемая чиновником функция, зани-маемое им кресло» («Опас-ная Россия: традиции само-властья»).

Как видим, многое в на-шем сегодняшнем дне объ-ясняет анализ исторических предпосылок того, что Рус-ская Власть всегда была как бы вне общества, самодоста-точна, не зависела от него и в то же время всегда его угне-тала, подавляла.

Так что же может стать основой обновленного мироотношения, способного вывести нашу страну из многовекового кризиса и направить ее по пути мо-дернизации? Сегодня истеблишмент делает ставку на воспроизводство традиционализма и его произво-дной – архаически понятого патриотизма, свойствен-ного земледельческим культурам и совершенно не-продуктивного сегодня.

Польский писатель Адам Михник вывел гениаль-ную формулу патриотизма, который определяется, по его мнению, мерой стыда, которую человек испытыва-ет за преступления, совершенные от имени его наро-да. Сегодня стыд перед еврейством за Холокост – не-отъемлемая черта немецкой (и – шире – европейской) ментальности, хотя не все немцы были нацистами.

В русской культуре этот тип идентичности тради-ционно был широко представлен в среде российской интеллигенции (очень русскую идею выразил тот же Евгений Евтушенко в знаменитых строках: «Но есть еще в Россию вера, пока умеют русаки глазами чеха или венгра взглянуть на русские штыки»). Это объ-ясняется тем, что в российской имперской нации в образованном слое чувство имперской вины, вины перед теми, кто были, так сказать, объектами расши-рения империи традиционно было очень сильным. Иногда много более сильным, нежели чувство импер-ского самосохранения. Например, Герцен в 1863 году встал на сторону поляков, и русской интеллигенции трудно было повернуться, когда объектами насилия стали русские вне новой России, мешала привычка солидарности с борцами против империи.

В 70-е годы пошлого века Лариса Богораз сфор-мулировала удивительную нравственную максиму: все, что происходит вокруг, лежит в сфере моей ответ-ственности – я отвечаю за все, что происходит. Пока я жив, я отвечаю за все: ввод войск в Чехословакию, войну в Афганистане или в Чечне, ошибки моих пред-ков – все это лежит на моей совести.

К сожалению, сегодня эта традиция уходит вме-сте с шестидесятниками – едва ли не последним поко-

лением, у которого «не срывало крышу под патриоти-ческим хмельком». Великой трагедией Перестройки и первых лет ельцинского правления стало то, что в России так и не был создан Институт национальной памяти», аналогичный украинскому, польскому или литовскому Институтам. Подобное учреждение мог-ло стать коллективной совестью России – тогда, когда еще были живы Лихачев, Солженицын, Приставкин, Окуджава, Разгон. Такой Институт необходим и се-годня – в первую очередь для того, чтобы нечистая совесть России, наконец, стала политическим бест-селлером современности. В Германии родители и учителя полвека водят маленьких немцев по музеям Холокоста и буквально тыкают носом в то, что сотво-рили их бабушки и дедушки. А наши «мальчики и де-вочки», сформировавшиеся в «счастливые нулевые», звонят сегодня на «Эхо Москвы» и заявляют, что узни-ки сталинских лагерей были «перегноем, трупным навозом, удобрявшим великие дела Сталина». А это значит, что в любой момент население готово отдать завоевания юной демократии и встать во фрунт ново-испеченной тирании.

Роевая тоталитарность и идолы традиционализма

истинное положение России в мире и мира в Рос-сии уже просматривается и «изнутри», и со сто-роны. Но момент истины для самой России еще не настал. он все еще где-то впереди. и потому Рос-сия все еще заколдованная. и без ключа в нее пока не войдешь…

Юрий афанасьев

Александр Ахиезер и Юрий Афанасьев ввели и в ряде работ описали понятие «Русской Системы», ха-рактеризующее институциональную матрицу и соци-альный геном русской культуры. При этом «система», на наш взгляд, не очень точное слово для описания подобной социокультурной организации. «Система» предполагает высокую упорядоченность. Куда бо-

иСтоРиЯ СоВеСти № 5 от издателей

10

лее точным будет определение «рой», или «роевой мир», логически непроницаемый и недифференци-рованный, которым так восхищался в хрестоматий-ной эпопее Лев Толстой и от которого пришел в ужас, углубившись в Священное Писание. Этот рой и есть первичный очаг тоталитаризма.

Рой характеризует высокий уровень организации, существующей, однако, на основании простейших инстинктов. У роя нет общего разума – есть только индивидуальные инстинкты. Нет у него и памяти. Рой не помнит, что было вчера. Если рой комаров висит над одним местом, потом над другим, а потом пере-мещается на прежнее, это не потому, что он вспомнил что-то о первом месте. Это произошло благодаря слу-чайному движению членов роя и команде: «Держись на таком-то расстоянии от ближайшей особи». Наш правящий рой демонстрирует полное отсутствие па-мяти. В сознании этого роя парадоксальным образом уживаются, например, оценка Октябрьского перево-рота 1917 года как катастрофы и желание вернуться в советское прошлое, осуждение репрессий и почита-ние Сталина как государственного деятеля, оголтелое антизападничество и разговоры о демократии.

Сегодня роевая русская (ордынско-византийская) тотали тар ность деконструирована, благода ря социально -инженер ному проекту «лихих девяностых». Большой Миф, скрепляющий роевое сознание, рухнул, но духов-ный опыт, его породивший, остался. И еще сохранились осколки, которые, как в кинофильме о терминаторе, по-добно каплям ртути помнят друг друга и тянутся друг к другу. Социальная неустойчивость и незащищенность, нравственный вакуум, правовой беспредел создают питательную среду преступности и одновременно – но-стальгию по сильной руке. Сами по себе исторические пазлы тоталитарного мифа уже не страшны (как не страшен сегодня образ усатого вождя, ставший одним из бесчисленных симулякров тысячелетней красно-коричневой Атлантиды, которая едва ли может вос-креснуть, поскольку никогда и не жила). Опасность заключается в том, что они мимикрируют под новую, номенклатурно-рыночную, псевдоевропейскую стихию и становятся объектом спекуляции властей предержа-щих. Как для пропойцы стояние на паперти обещает бу-тылку, так спекуляция на державнических и традициона-листских мифах сулит новым вождям рано или поздно полученную тысячепроцентную прибыль. Правда, при-быль будет однодневной, поскольку обращение к тра-диционализму сегодня максимально неэффективно: он уже очень давно не является инструментальным, техно-логичным способом достижения поставленных целей.

Видимый поворот от модерна к премодерну осно-ван на заигрывании с традиционным обществом, сохранившим себя не только на уровне ментальной архаики, но и в экономических практиках традицио-налистов. Егор Тимурович Гайдар сравнивал новую Россию с Веймарской республикой, приводя примеры почти дословных совпадений отказа от духа и симво-лики демократического государства в пользу импер-ского прошлого – «имперская государственная сим-волика была восстановлена в Германии через 8 лет после краха империи – в 1926 г., в России – через 9 лет

– в 2000 г.» Освобождаясь от чуждой и непонятной ей европеизированной культуры, наша страна становит-ся все более похожей на Московское царство.

Одной из главнах угроз, нависших сейчас над Рос-сией, являются возрождающиеся попытки найти и обосновать какой-то собственный, самобытный путь развития (от «суверенной демократии» до «либе-ральной империи»). Попытка пестования «русского мессианства» может повлечь (и, скорее всего, повле-чет) за собой подъем русского национализма, воз-рождение сталинизма и волну антисемитизма. Она смертельно опасна не только для народов России, но и для всего человечества. Единственное спасение заключается в осознании гибельного характера этих тенденций, в их аннигиляции и построении обще-ства по лекалам современных западноевропейских демократий.

Однако самое главное в том, что именно фактиче-ская десоветизация и деимпериализация государства может стать крупным социально-инженерным проек-том, который только и способен сформировать мен-тальные предпосылки модернизации. В этом смысле идея покаяния необычайно технологична и востребо-вана. Трудно не согласиться с Сергеем Карагановым, отмечающем, что «главная цель сегодняшнего про-екта десталинизации – обеспечение модернизации сознания российского общества и российской элиты. Модернизация страны ни на техническом, ни на по-литическом уровне невозможна без изменения со-знания общества, взращивания у народа чувства от-ветственности за себя и за страну».

Тем более, что Россия была не единственной стра-ной, прошедшей чумовой опыт коммунизма. Увы, коммунистическая бацилла оказывается на удивление живуча, и, несмотря на прецеденты вроде уничтоже-ния половины населения коммунистами Кампучии, пытается найти воплощение в голодной Северной Ко-рее, на Кубе… Необходимо объяснять, что эта идею в любом обличии способна привести только к одному – к уничтожению собственного народа.

Еще в 1922 году Осип Мандельштам дал хорошее объяснение пороков «мира державного», с которым приличному человеку можно быть связанным «лишь ребячески»: «Состояние зерна в хлебах соответству-ет состоянию личности в том совершенно новом и не механическом соединении, которое называется на-родом. И вот бывают такие эпохи, когда хлеб не вы-пекается, когда амбары полны зерна человеческой пшеницы, но помола нет, мельник одряхлел и устал и широкие лапчатые крылья мельниц беспомощно ждут работы». Избывание страха, делающего нас метафи-зически дряхлыми, – единственный способ изменить вектор передвижения в том зеркально-зазеркальном культурном пространстве, которое сложилось в Рос-сии в последние века; вырваться из тягучего хрониче-ского безвременья, которое заменило в нашей стра-не описанные Шпенглером псевдоморфозы. История дает нам, быть может, последний шанс. Успеем ли?

HISTORY OF CONSCIENCE № 5 Суд иСтоРии