Эрик Аксл СундСтеклянные тела

Серия «Лучшийскандинавский триллер»

Серия «Меланхолия», книга 1

Текст предоставлен правообладателемhttp://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=24315098

Стеклянные тела: CORPUS; Москва; 2017ISBN 978-5-17-092451-6

АннотацияШвецию охватила волна самоубийств: в разных уголках

страны подростки лишают себя жизни самыми жуткимиспособами. Общий знаменатель в этих случаях –старые кассетные плееры с записями музыки, откоторой становится не по себе даже полиции и авторкоторой – некто Голод. Вскоре Йенс Хуртиг, ведущийрасследование, понимает, что самоубийства неяснымобразом связаны с чередой убийств влиятельных людей.И эта связь гораздо страшнее, чем можно быловообразить. Музыка, живопись, подавленные желания изадушенная ненависть, детские душевные травмы, месть,Бог и отсутствие Бога, неутолимая жажда жить и умереть –

все это сплетается в клубок, распутать который пытаютсягерои романа, каждый по-своему.

«Стеклянные тела» – первая книга из задуманнойтрилогии «Меланхолия».

СодержаниеФаза первая: Шок 7

Идите к чёрту 7Хуртиг 12Ванья 18Падший ангел 29Черная меланхолия 30Симон 35Хуртиг 39Айман 44Ванья 52Хуртиг 57Черная меланхолия 66Хуртиг 72Айман 75Симон 78Иво 79Хуртиг 82Айман 86Хуртиг 93Ванья 95Айман 99Симон 103Хуртиг 108

Симон 113Черная меланхолия 115Айман 118

Конец ознакомительного фрагмента. 121

Эрик Аксл СундСтеклянные тела

© Erik Axl Sund, 2014© Е. Тепляшина, перевод на русский язык, 2017© ООО «Издательство АСТ», 2017Издательство CORPUS ®

* * *

Фаза первая: Шок

«Life is meant to be more than this and this is

a bum trip1».

Идите к чёрту

Салем

Ее зовут, как мать Христа, а живет она в южномСтокгольме, в Салеме, который отличается от Иеру-салима пятью буквами.

Забытое богом место, думает она, поднимаясь повелосипедной дорожке, ведущей к серому многоквар-тирному дому. Дом погружен во тьму – снова отключи-ли электричество, в третий раз за неделю; домофонне работает, и она достает ключи.

Руки дрожат – она сама не знает, от страха или отпредвкушения.

В целлофановом пакете у нее в руке – семьсотпятьдесят граммов контрабандного русского спирта, атакже литр жидкой хлорки.

1 Жизнь должна быть чем-то большим, чем неудачное путешествие(Лу Рид, «Caroline says II») (англ.). Здесь и далее примеч. перев.

Мария отпирает дверь квартиры и входит в темнуюприхожую. Ищет стеариновые свечи, ставит их на сто-лик в гостиной, зажигает.

Вынимает телефон. Напоследок ей хочется пого-ворить с кем-то, кому она доверяет, а Ванья – един-ственная, кто, возможно, ее поймет. Ванье случалосьопускаться на ту же глубину.

Это плохо – сравняться с кем-то в том, что ты до-стиг дна. Это болото, слепая елань бессмысленности,и чем больше трепыхаешься, тем глубже увязаешь.

Гудки плывут, но Ванья не отвечает.Она ждет. Звонит Ванье еще несколько раз. Без-

успешно.Но ей необходимо с кем-нибудь поговорить, и за

неимением других – пускай будет Исаак. Они не виде-лись со времени его последнего мастер-класса в «Ли-лии», да и знают друг друга не так уж хорошо. Но оней нравится. Исаак берет трубку прямо перед четвер-тым гудком.

– Привет, Мария! – Она слышит, что Исаак где-то наулице. Ветер задувает в микрофон. – Как дела?

От его голоса озноб немного отпускает, и Мариябросает взгляд на целлофановый пакет.

– Отлично, – врет она. – Как раз закончила авто-портрет, вот!

На том конце фоном шумят волны, хохочут чайки.

Как непохоже на ее собственный саундтрек.– Слушай, здорово! И нос получился? – Он смеет-

ся. Мария вспоминает, как они часами старались пра-вильно передать ее кривоватый нос.

– Да, думаю, получился, – произносит она, и тут нанее накатывает желание быть честной и рассказать,каково ей на самом деле.

Рассказать об усталости и темноте. И о том, что онасобирается сделать.

Но ничего не выйдет. Слова – это стена между ней имиром; ее слова покажутся Исааку набором баналь-ностей.

Ее реальность – не его. Что для нее Эверест, длянего – невысокая горка.

– Обалденно получился. – Она давит в себе крик,норовящий прорваться слезами, и отводит трубку оторта, чтобы Исаак не слышал ее отчаяния.

Как же ей нужно, чтобы он расслышал ее немойкрик о помощи! Но Исаак остается глух, и озноб сновапробирается в тело – медленно, но верно. Ничего онане рисовала. Ни единой линии не провела каранда-шом. Не хочется. Его курс ее не вдохновил, хотя этобыл отличный курс.

Ей вообще ничего не хочется.Но она рассказывает о своих великих планах, о том,

что ступила на путь, который куда-нибудь да приве-

дет.Вранье, всё вранье.И она заканчивает разговор, ощущая пустоту и хо-

лод.Моль мечется, влетела в пламя свечи. Вспыхну-

ла, упала на стол. Обожженная, но еще живая; пустьостанется на столе.

Мария забирает одну свечу с собой в комнату, до-стает дневник.

Никто не должен прочитать ее записи; вернувшисьна диван, Мария вырывает листы из дневника, одинза другим, и сминает их.

Воздух вдруг словно становится гуще. На кухнещелкает, потом доносится жужжание. Это холодиль-ник. Дали электричество.

Мария задувает свечи, включает торшер и идет вприхожую, чтобы достать из кармана куртки кассет-ный плеер. В тот момент, когда она кладет плеер искомканную бумагу на стол, торшер гаснет. Электри-чество снова отключили.

Сейчас она сделает себе больно в последний раз.Мария Альвенгрен смешивает коктейль в темноте,

в забытом богом месте, которое всего пятью буквамиотличается от Иерусалима. Она не проливает ни кап-ли.

Сто миллилитров водки, сто миллилитров жидкойхлорки.

Ее не рвет, когда она выпивает смертельный кок-тейль. После второго стакана тоже не рвет. И послеследующих.

Она чувствует себя, как ребенок накануне Рожде-ства. Как ребенок, чьи неугомонные пальцы трогают итрясут коробки, обернутые соблазнительной блестя-щей бумагой.

Ветер холодит голые запястья, когда она открываетдверь на балкон.

У нее в голове – Голод.Из-за страха высоты напрягаются ноги. Это ре-

флекторное, готовность бежать.Она – добыча, жертва.

Хуртиг

Остров Рунмарё

Последние солнечные лучи окрасили скалы и вер-шины деревьев розовым. Вода под нависшими ветвя-ми стала в сумерках серо-синей, но рябина еще све-тилась красным.

Два куска говяжьего филе с печеной картошкой иполбагета, запитые литром пива, сделали плюс семьградусов по-осеннему холодного Балтийского моряпочти приятными. Исполняющему обязанности поли-цейского комиссара Йенсу Хуртигу было хорошо. За-зимовавший на мостках шезлонг прогнулся под тя-жестью его тела; до арендованного домика рукой по-дать. Хуртиг чувствовал себя грузным, как островнойледниковый валун.

Хуртиг взглянул на скалы. Считается, что именноэти красные утесы дали острову имя. Древнешвед-ское слово Rudhme вполне соответствовало тому, чтовидел сейчас Хуртиг.

Он услышал, как Исаак с беспокойством в голосесказал кому-то «Пока!», потом его шаги простучалипо мосткам. Хуртиг пытался не слышать телефонныйразговор, но кое-что все-таки уловил.

– Одной девушке надо было выговориться, – объ-

яснил Исаак, снова садясь в шезлонг напротив.Хуртиг кивнул и достал еще пару банок пива из сто-

ящего на мостках ведра с водой.– Вот когда они говорят «со мной все в порядке» –

тут надо насторожиться, – продолжил Исаак, с водя-нистым щелчком открывая банку. – Хотя не знаю…Может, я зря дергаюсь.

– С кем ты разговаривал?– С Марией.– Ты хорошо ее знаешь?Исаак провел рукой по волосам, глотнул пива, по-

том ответил:– Вообще – не очень. Просто одна девочка из Сале-

ма, приходила на мои мастер-классы в «Лилии». Мол-чунья. По-моему, сейчас она слишком разговорилась,это-то меня и тревожит.

– А с сестренкой было наоборот. – На Хуртиганахлынули воспоминания пятнадцатилетней давно-сти. – Всегда любила поболтать, но наш последнийразговор вышел очень коротким.

Хуртига растревожило сочувствие, с каким гляделна него Исаак; он отвернулся, посмотрел на море, апотом продолжил:

– Она сказала: люблю тебя, братишка. И всё.А потом положила трубку, пошла и повесилась, по-

думал Хуртиг.

Он слышал, как дышит Исаак. Долгие, размерен-ные вдохи и выдохи, не попадавшие в такт с порыва-ми ветра в деревьях, окружавших домик. По жестянойкрыше стучала ветка. Становилось ветрено.

– Это прекрасно, – сказал Исаак, помолчав. – Пре-красное прощание.

– Да. Может быть.– По-твоему, мне следует беспокоиться за Марию?– Не знаю. – Хуртиг подумал. – Тебе на нее не на-

плевать, а быть человеком – значит быть способнымк сочувствию, так?

– Что есть сочувствие?– Сочувствие – это когда не хочешь ранить другого

человека или навредить ему, – предположил Хуртиги отпустил мысли на волю. – Способность вжиться вчувства другого.

– Уметь не сливать негатив на ближнего своего, –констатировал Исаак. – Вот почему политики никогдане бывают по-настоящему человечными, а может, ихудожники тоже. Профессии, которые требуют бытьсоциопатом, а то и психопатом.

Хуртиг рассмеялся:– Хочешь сказать – ты психопат, потому что худож-

ник? Ты серьезно или прикалываешься?– Как художник я нахожусь в позиции, которая поз-

воляет влиять на множество незнакомых мне людей.

Должен ли я в таком случае снять с себя ответствен-ность за последствия моей работы?

– Я думал, искусство – это про человеческое обще-ние.

– Да, это твои слова. Но сколько людей говорит наэтом языке? Нет, для меня общение, коммуникация –это разговор с Марией, который так и не состоялся.Проблема в том, что я испытываю сочувствие к ней,но не знаю, как это сочувствие выразить. Я как буд-то стараюсь изо всех сил, но на самом деле не дости-гаю цели, и поэтому все мое сочувствие абсолютнобессмысленно. К тому же Мария разрушает себя, а яне думаю, что можно чувствовать эмпатию к человеку,который сам себя ненавидит.

Исаак выглядел так, словно сказанное им было са-мо собой разумеющимся, – черта, которой Хуртиг за-видовал и которой восхищался. Исааку еще не испол-нилось тридцати, а сам Хуртиг подбирался к сорока.

– Когда сестренка умерла, я себя возненавидел, –сказал Хуртиг, помолчав. – Думал только про маму ипапу. Сочувствие – чувство избирательное, разве этоне страшно?

– У тебя была особая ситуация.– Может быть. Но разве не избирательно все вокруг

нас? Люди говорят «сочувствую», но их сочувствие –до определенного предела. Они сочувствуют тем, кто

рядом с ними, но им в высочайшей степени наплеватьна всех прочих.

Под мостками булькала вода; воздух с соленогоБалтийского моря вдруг показался Хуртигу еще болеесоленым. Ветер усилился, громче застучали ветки пожестяной крыше. Будет шторм, подумал Хуртиг.

– Ты мне нравишься, Йенс, – сказал Исаак с кривойулыбкой.

– Ты мне тоже.Пиво допили в молчании; вечер начинал дремать,

а море – просыпаться. Пена на кромке волн, розовыйтуман вокруг трех скалистых островков поэтическогосевера.

Исаак заметил, что Стриндберг начал роман «Нашхерах» в деревянном домике на острове. Хуртиг от-ветил, что понимает, почему, и предложил завтра по-ехать посмотреть.

– Если этот дом еще там. Или то, что от него оста-лось.

– Нет, я – в город. – Исаак поставил банку с пивом. –Надо поработать, прежде чем рвануть в Берлин.

Хуртиг подумал о прошлом визите Исаака в немец-кую столицу. Он тогда вернулся домой полным новыхидей. Будущие картины, грядущие выставки. Уехатьиз Швеции, из ограниченного мирка художников Эс-термальма, где все всех знают, – это как вливание ви-

таминов.– Хочешь, чтобы я поехал с тобой?– Да нет. Успеем повидаться до пятницы, до моего

отъезда. Ты лучше отдыхай. Не так часто тебе удаетсявырваться из города.

– Первая свободная неделя после летнего празд-ника – нам тогда дали два дня.

– Отпуск на шхерах в конце октября. Довольствуйсятем, что имеешь.

– Скорее, тем, что дают. Хотя у меня совесть немно-го неспокойна, оттого что я сижу тут каждый вечер,пиво попиваю.

Исаак посмотрел на море.– Не с чего твоей совести быть неспокойной, – ска-

зал он и положил руку Хуртигу на плечо.Ветки стучали по крыше.– Остановись, мгновенье… Ты прекрасно.Исполняющий обязанности комиссара полиции

Йенс Хуртиг рассмеялся:– Это что?– Просто объяснение в любви. Из «Фауста» Гёте.

Ванья

Сёдермальм

В западной части современного Сёдермальма жур-налистов гнездится больше, чем где-либо в Швеции.Почти три процента населения профессионально пи-шут что-то.

Район к востоку от Гётгатан раньше называлсяКнугсёдер, а небезопасную западную часть прозвалиНивсёдер. Позднее, по мере того как район заселялсяобеспеченными людьми и цены на жилье росли, на-звание превратилось в более утонченное: Хуммерни-всёдер.

Ванье Юрт скоро должно было исполниться шест-надцать; она жила в Нивсёдере с приемными родите-лями – Эдит и Полом.

Сегодня возвращение домой заняло у Ваньинесколько часов.

Три неудачные попытки заказать крепкое пиво втрех же кабаках Ванья компенсировала двумя бан-ками легкого пива на баскетбольной площадке возлегимназии; потом Ванья направилась к банкомату наКатарина-Бангата – только ради того, чтобы обнару-жить, что потеряла карту.

Она как раз собралась уходить, когда заметила того

старика. Совсем одинокого, с роллатором, в темнотеперед банкоматом.

Ванья увидела, как несколько сложенных пятисотокисчезают в бумажнике. Старик положил сумку для по-купок в корзинку ходунков на колесах, после чего мед-ленно обогнул угол и двинулся по Бундегатан.

Ванья последовала за ним. Когда она приблизи-лась к старику сзади, у нее зазвонил телефон; сигналрезко забренчал между каменных домов и по безлюд-ной улице.

Вот дерьмо, подумала она; старик остановился,обернулся и посмотрел на нее. Ванья не стала отве-чать на звонок.

Вместо этого она решила воспользоваться случа-ем.

Пока телефон звонил, Ванья выхватила сумку изкорзинки и бросилась бежать.

Причитания старика потонули в назойливых сигна-лах, стихших только после того, как Ванья завернулаза ближайший угол.

Ванья припустила по Эстергётагатан – и увиделаполицейскую машину.

В десяти метрах от себя. Над передними сиденья-ми – силуэты двух голов. Повернуть назад Ванья немогла. Бежать мимо машины тоже было невозможно;Ванья понадеялась, что полицейские не видели, как

она на всех парах вылетает из-за угла.Ванья замедлила шаг и, постаравшись принять

беззаботный вид, пошла прямо на машину.Вопли старика стихли. Может быть, ей повезет за-

вернуть за угол до того, как он доберется до пере-крестка.

Тут телефон зазвонил снова. Ванья быстро доста-ла его из кармана и отключила звук.

И пошла дальше.Еще несколько метров. Повернув налево, на дру-

гую улицу, она побежала. Осёгатан и назад, к Гётга-тан.

Только у входа в метро на Медбургаплатсен она пе-решла на шаг.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ваньячувствовала себя такой живой.

Когда Мария позвонила в третий раз, Ванья сиделав вагоне метро, держа на коленях сумку старика. Онадостала телефон, хотела ответить, но передумала.

Она просто не в состоянии отвечать. Иногда обще-ние с Марией так утомляет.

Перед пересадкой на станции «Слюссен» Ваньяобнаружила, что сумка, помимо бумажника с семьюпятисотками, содержит таблетки от головной боли ипотертый ежедневник.

Она стала листать книжечку.Ежедневные записи. Подробнейшие наблюдения

за погодой, а еще по какой-то причине старик записы-вал, какие именно большегрузные машины проехалимимо его окон.

Ванья почувствовала, что сейчас расплачется, но,хотя вагон был почти пустой, она решила не даватьволи слезам. Слезы – это очень личное.

На стекле перед ней красовалась реклама крупнойкосметической фирмы. Сногсшибательная дама улы-балась отбеленными содой зубами, и Ванья посмот-рела на собственное отражение рядом с рекламой.Иссиня-черные волосы торчат в разные стороны, подглазами темные круги. Некоторые говорят – она сим-патичная, но она-то знает, что они врут. Ванья досталаиз кармана ручку и припомнила блог, который читалапоследние несколько дней.

«Накрасся так, чтобы тебя перестало быть вид-но, и не забудь про половые губы! – написала она че-рез все лицо женщины и добавила: – Если у тебя цел-люлит – покончи с ним!»

На «Цинкенсдамм» в вагон вошел какой-то потре-панный парень. В руке у него была пачка листовок, ион положил одну на сиденье рядом с Ваньей, послечего направился к другим пассажирам.

Изображение малыша, несколько слов о раке и

бедности.Ванья положила шесть из семи пятисоток на сиде-

нье, поднялась и встала у дверей.Она успела выйти, прежде чем парень обнаружил

ее пожертвование.Возле станции «Хорнстулль» творилась неразбе-

риха из-за перестройки старой стоянки такси. Полити-ки решили сделать Хорнстуллю подтяжку лица, хотяжители и протестовали. Приемные родители Ваньи,Эдит и Пол, были из активистов, пытавшихся оста-новить строительство, но их старания оказались на-прасными. Над старой площадью теперь высилась га-лерея из стекла и бетона.

Это – ее, Ваньи, часть города. Здесь она живет. Издесь ей суждено умереть.

Скоро. Когда придет бандероль.Ванья зашвырнула сумку старика с таблетками и

пустым кошельком в контейнер для строительного му-сора, но ежедневник оставила себе. Она возьмет егов «Лилию» и попросит Айман помочь переплести его.

Айман – ее куратор в «Лилии», она из тех немно-гих, на кого Ванья может положиться. Айман знает, чтозначит быть изгоем, и в ней есть что-то загадочное,что нравится Ванье.

Ванья порылась в карманах. Ручка, пятисотка и од-на-единственная сигарета.

Она свернула налево, зашла в «Иса» на Берг-сундс-странд, взяла корзину и пошла по рядам. На-полнив корзинку, она встала в очередь в кассу за ти-пом в очках с толстыми линзами и кислым выраже-нием лица. Положив разделитель на конвейер, Ваньяпринялась выкладывать покупки, потом потянулась ксигаретам, взяла три пачки и положила на ленту. Взя-лась за лоб.

– Ах да… – пробормотала она. – Кофе… – Онабыстро побросала все обратно в корзину и вернуласьк полкам. Взяла кофе, протолкнула сигареты в рукавкуртки и вернулась на кассу.

– Кофе забыла? – спросила кассирша.Не в первый раз Ванья проделывала этот трюк; она

знала: чтобы все получилось, надо произвести прият-ное впечатление.

Ребра словно давили на легкие, каждый вдох да-вался с трудом. Свитер намок от пота. Ванья собира-лась украсть сигареты не потому, что у нее не былоденег, и не потому, что была слишком юной, чтобы ейих продали.

Она просто хотела еще немного побыть живой.Пока кассирша пробивала покупки, Ванья уклады-

вала их в пластиковый пакет; закончив, она приня-лась шарить по карманам.

– Ах, чёрт, – вздохнула она, трогая пальцем пяти-

сотку в кармане, – деньги забыла. Можно оставить па-кет здесь? – она указала на пустое место рядом с кас-сиршей. – Я вернусь через пять минут.

– Давай его сюда. – Кассирша понимающе улыбну-лась.

– Спасибо вам огромное, – сказала Ванья и быстроудалилась.

Возле магазина ей встретился парень, она зналаего, но имени не помнила. Парень сделал вид, что незаметил ее, но Ванья была уверена: заметил. То, какон отвел глаза в сторону, ее не обмануло. Беги илиумри, подумала она.

В девятом классе Ванья переспала с ним, потомучто ей стало его жалко. Необязательно встречать пят-надцатилетие девственником. Ей даже пришлось уго-варивать этого типа – так он разнервничался. Тем жевечером он обновил свой статус в Фейсбуке, написав,что она шлюха.

Ванья постояла, наблюдая, как он самоуверенношагает вверх по улице, а потом вошла в подъезд.

Они жили в четырехкомнатной квартире на верхнемэтаже. Отремонтированная кооперативная квартира.Ванья поражалась, как Эдит и Полу вообще платят зато, что они пишут. Книжки Эдит, похожие на пособие поизучению собственного пупка, и так называемые глу-бокие репортажи Пола. Оба пишут на общественные

темы, столь превозносимые другими, но Ванья счита-ла, что вся их писанина – о них самих. Двое эгоцен-триков. Называют себя левыми, а люстру купили хру-стальную, фирменную, за двадцать пять тысяч. Бол-товня и теории, никакой практики.

Все вранье.Войдя в прихожую, она услышала голоса с кухни.

Пришел Хольгер Сандстрём; Ванья знала, что он при-нес деньги. Время от времени он давал тысячу-дру-гую в долг парочке писателей, когда те садились намель. Хольгеру было под семьдесят, но он до сих порработал и хорошо зарабатывал.

Как-то летом четыре года назад Ванья жила у Холь-гера две недели, пока Эдит с Полом были в отпуске.Хольгер был такой хороший, возил ее и в Скансен, ив Грёна-Лунд… славные вышли две недели.

– Как Ванья? – спросил Хольгер. Ванья поняла, чтона кухне не слышали, как она вернулась. – Получше?Нашли общий язык?

– Она в «Лилии» с Марией. Закадычные подруж-ки. – Это Эдит. – Рассказывает мало, но мы думаем –в школе все нормально, и…

– Чушь собачья, – вмешался Пол. – Девчонка ле-нится. Не дура, но совершенно безынициативная.Всех интересов в жизни – музыка и макароны.

Хольгер рассмеялся.

– Да-да. А макароны вы теперь можете себе позво-лить. – Он выдержал короткую паузу. – Во всяком слу-чае, если вам по вкусу макароны быстрого приготов-ления.

– Ты получишь назад все до единого эре, как толь-ко выйдет книга, – проворчала Эдит, и Ванья подума-ла, что подслушивать как-то противно. Она осторож-но открыла дверь, а потом как следует хлопнула.

– А вот и она, – сказал Пол, и Ванья услышала, какон кладет нож и вилку на тарелку.

Они сидели за кухонным столом. Эдит курила сига-риллу, Пол зажег одну из своих ментоловых.

Только элита и быдло курят дома, подумала Ванья.Им же надо обозначить, что они не какие-нибудь се-реднячки Свенссоны.

– Ужин остыл, – сказал Пол. Ванья заметила, чтовена на лысой голове надулась, как земляной червяк,и поняла, что он раздражен.

– Я ходила в магазин, но потеряла карту, а денег ссобой не было.

Эдит затушила сигариллу.– Я могу спуститься… Все равно мне надо немного

размяться.– Ладно, я схожу, – сказал Пол, – но это, чёрт возь-

ми, в последний раз. – Он поднялся, хмуро глянул наХольгера и вышел в коридор. Эдит попыталась улыб-

нуться Ванье. Из-за острых черт лица и темных глазона казалась злой, хотя злой не была.

Мария часто говорила, что Эдит красивая, но Ваньеказалось, что Эдит похожа на ведьму. Пепельно-се-рые, прямые, как спицы, волосы свисали до самой по-ясницы.

– Что так поздно?– Просто ходила погулять, – ответила Ванья. Пожа-

ла плечами, повернулась спиной к Эдит и Хольгеру иушла к себе.

Заперла за собой дверь, надежности ради.Из окна ей был виден молодежный центр «Лилия»,

по ту сторону воды. Мир тесен.Ванья вытащила из-под кровати коробку. Сняла

крышку и верхний слой – поздравительные открытки,письма от приятелей, сувениры на память о детскихканикулах. Двое часов, кое-какие серебряные укра-шения, брошка из настоящего золота, три мобильныхтелефона и разные побрякушки, которые она уже са-ма не помнила, зачем стащила. Почти две тысячикрон наличными были зажаты скрепкой, и Ванья под-сунула под нее еще пятисотку старика, после чего за-крыла крышку и запихала коробку назад, под кровать.

Подошла к книжной полке и вытащила свой днев-ник, зажатый между двумя книжками про Гарри Потте-ра – Ванья получила их от Хольгера, когда ей испол-

нилось тринадцать и четырнадцать лет соответствен-но.

Буквы прыгали перед глазами, но она все же про-читала обе книжки.

Теперь Ванья знала, что она дислектик. А тогда ре-шила, что она просто чокнутая.

Айман говорила, что и Агата Кристи, и ЭрнестХэмингуэй были дислектиками и что писать – это зна-чит рассказывать.

Ванья уселась на пол, подключила динамики к ком-пьютеру и привалилась спиной к кровати. Грохочущийбас потрескивал, словно в струнах были перебои сэлектричеством.

Ванья открыла дневник и принялась писать. Не по-тому, что Айман призывала ее к этому, а просто пото-му, что слова пришли.

И она обещала Марии, что будет писать.«Что делать, если у тебя нет мечты?»Певец по имени Голод помогал ей выразить себя;

она надеялась, что бандероль с кассетой придет ско-ро. Тогда она, Ванья, наконец окажется перед выбо-ром, от которого не уйти.

Жить или умереть.

Падший ангел

Мост Лильехольмсбрун

Ранним утром транспорта было мало, и грузовичокслужбы доставки быстро приближался к мосту Лилье-хольмсбрун с востока. Тело, врезавшееся в ветровоестекло, пролетело пятьдесят метров и приземлилосьна встречной полосе моста. Тормозной путь грузови-ка оказался почти такой же длины, и когда водительвылез из кабины, ему стало плохо. Пульс подскочил,дыхание сбилось, его прошиб холодный пот.

Когда на месте трагедии остановилась первая ма-шина, водитель сидел на бордюре и курил.

Остановилась еще одна машина. Кто-то вызвал по-лицию и «скорую помощь».

Водитель, сидевший на бордюре, закурил новуюсигарету. Кто-то потормошил его. Водитель попытал-ся что-то сказать, но у него ничего не вышло. Его слов-но парализовало.

Ничего не случилось, подумал он. Абсолютно ниче-го.

Черная меланхолия

Сальтшёбанан

Вообще-то я хотел подождать с Фабианом Моди-ном, но когда увидел его на станции «Слюссен», тособлазнился этим дивным мигом, да и анализ послед-ствий не самая сильная моя сторона.

Решение принять свою судьбу было правильным.Есть справедливость высшая, перед которой отступа-ют юридические законы. Я приобретаю нечто боль-шее, чем жизнь, большее, чем все человеческие чув-ства. Нечто большее, чем любовь.

Но убивать непросто. Даже если цель благая.Венчурный капиталист Фабиан Модин стоит спиной

к рельсам в конце перрона, вероятно, намереваясьсесть в последний вагон. Мне это более чем подходит.

Смотрю на часы. Следующий поезд на Сальтшёба-ден – один из последних вечерних, и я понимаю: то,что я собираюсь сделать, состоится, если в вагоне бу-дет примерно как в тех трех случаях, когда я контро-лировал выходы.

Я ощупываю внутренний карман. Нож на месте. Ипробирка.

Когда поезд останавливается и двери открываются,я вхожу в тот же вагон, что и Модин, и сажусь через

пару мест от него. Теперь я вижу, что он пьян, и меняпоражает, что он ни на день не постарел с тех пор, какя видел его в последний раз.

Мне было шесть лет, когда жену Фабиананашли в гараже, и папа сказал, что самоубийцыпопадают в седьмой круг ада вместе с убийцами.Убийц варят в крови; самоубийцы же накрепковрастают в деревья, чтобы они больше не моглипричинить себе вред.

Когда я спросил, что случается с теми, когоубили, отец ответил, что они отправляются нанебеса, если только они сами не грешники. И чтосамоубийство – грех вдвойне.

Я сидел на персидском ковре в отцовскойбиблиотеке и копался в разбросанных передомной книгах. Из соседней комнаты доносилисьголоса взрослых. Больше всех говорил папа,но иногда было слышно и Фабиана. Они нессорились, но и не приходили к согласию.

Фабиан считал, что им надо расширятьсяи найти помещение в городе, а папа думал,что следует подождать и пусть община растетмедленно. Вспомни, что Иисус сравнивалЦарствие Небесное с горчичным зерном, сказалпапа, а Фабиан хмыкнул. Оно меньше всех семян,но когда вырастает, делается больше прочихрастений и становится деревом.

Папа сказал, что Фабиан – приколист, а я знал,

что это правда, потому что Фабиан с мамой частосмеются вместе, когда папа выходит вынестимусор. Фабиан такой выдумщик, он берет нас ссобой в Гримстаскуген; там мы ищем насекомыхи прячемся от троллей.

Я чувствую, как его небритый подбородоккасается моего живота; щекотно совсем не так,как он думает, что щекотно. Щетина царапается,и мне больно. Пахнет сыром, пылью и кожей.

Когда поезд отъезжает от станции, вагон полупу-стой. Большая часть пассажиров – юнцы, возвраща-ются домой из пивных, но есть и пенсионеры. Мывъезжаем на разводной мост возле Данвикстулля, исвет с Шёстаден отражается в темной воде озераХаммарбю. В окне угадывается отражение Модина;он как будто задремал. Голова упала на грудь, он тя-жело дышит. Рядом со мной висит схема линии Сальт-шёбанан, и я подсчитываю, что жить ему осталось че-тырнадцать станций.

На станции «Накка» половина народу выходит. Но-вых пассажиров нет. На перроне сидят на скамейкекакие-то ребята, покуривают. В поезде нас осталосьчеловек десять от силы.

В вагон входит кондуктор, проверить билеты; меха-нический голос едва слышно сообщает, что мы скороприбудем на станцию «Сальтшё-Ерла».

Я отворачиваюсь, пока кондуктор проверяет маг-

нитный билет.Проезжаем Лилльэнген и Стурэнген. В Эстервике

я вижу, как косули пасутся под большим, похожимна призрак деревом со странными, остро торчащимиветками.

Когда мы делаем остановку в Фисксэтра, ФабианМодин вздрагивает и поднимает глаза.

Я снял с полки толстую семейную Библию вкоричневой коже, положил на мягкий ковер и сталчитать слова на обложке. «Библия, СвященноеПисание на шведском языке; по ВысочайшемуПовелению Короля Карла Двенадцатого».

Мне нравилось перелистывать ее,рассматривать иллюстрации. Моя любимаябыла – побиение камнями святого Стефана.Первого христианского мученика.

Одним из бросавших камни в Стефана былПавел. Тот самый, который потом раскаялся иобратился в истинную веру.

Мне было шесть лет, и я размышлял об Иисусе.Если Он терпим и полон любви ко всем, означаетли это, что надо быть нетерпимым и ненавидетьтех, кто не верит в Него?

В комнату вошла мама, спросила, не хочули я бутерброд. Мама была толстая, потомучто у меня скоро должен был появиться братикили сестричка. Я ответил, что не голоден, ипродолжал рассматривать картинку.

Я сую руку в карман, ощущаю холодную сталь.Острое лезвие.

Давление в голове усиливается, я чувствую, каксжимаются челюсти. Как будто то, что у меня в моз-гу, растет, стараясь распространиться по всему телу.То, что поначалу было одержимостью, теперь превра-щается в кошмар, которого я боялся больше всего насвете. Не быть господином своим мыслям.

Не владеть своим собственным телом.– Станция «Игельбода». Пересадка на поезд до

Сольсидан.Мы смотрим друг на друга, и Фабиан Модин не узна-

ет меня. Он рыгает и принимается шарить в карманепиджака.

Еще несколько человек вышли на «Неглинге», и наРингвэген мы в конце концов остаемся одни в вагоне.

На станции «Сальтшёбаден» я достаю нож.Чувствовать вину – удел невиновных и тяжкое

бремя, сказал Фабиан Модин, когда я спросил егопро Павла.

Симон

Квартал Вэгарен

Он услышал, как в гостиной кто-то зевнул. Отбро-сили одеяло, потом тяжелые ноги затопали по полу втуалет. Кто-то, фыркая, плескал водой себе в лицо.

Он стащил с себя одеяло и вылез из кровати. Во-лосы пахли кислым – из-за пива, которым они облилидруг друга. Он вспомнил, как какие-то вконец очумев-шие существа последовали вместе с ним к нему до-мой – ребята в чересчур изысканных нарядах. А когдаон сказал им, что они ненастоящие, они как взбеси-лись. Он надеялся, что гости убрались восвояси.

Он потянулся за книжкой. «Наставления отцу» Пе-тера Чильгорда. Вспомнил никчемность сына, утвер-ждающего, что восхищается своим отцом, а на самомделе ненавидит отцовское превосходство. Все, чтоотец дал своему сыну, – это чувство вины и угрызе-ния совести из-за того, что он не оправдывает роди-тельских ожиданий. Не задевать планку при прыжке ввысоту, нырять с пятиметровой вышки или понимать,почему единица в нулевой степени будет единица –это безумие называется «пустое произведение».

Ты никуда не годишься.Он услышал, как открылась дверь туалета, и отло-

жил книгу.– Симон, я отчаливаю. – Эйстейн стоял в дверном

проеме. Глаза красные, воспаленные, с остатками ту-ши. На руках виднелись новые раны, иные по-настоя-щему глубокие. Кажется, вчерашний вечер, несмотряни на что, удался.

Впрочем, выступление в Упсале было так себе. Вя-ло-равнодушное выступление, недостойное Голода.

Натягивая джинсы, Симон зацепился пальцами но-ги за дыру на колене, и ткань порвалась.

– Мне нужно что-нибудь к вечеру. Устроишь? – Онподошел к комоду. – Если добудешь мне кое-что, сда-чу можешь взять себе. О’кей?

Эйстейн кивнул; Симон понимал, что Эйстейн егонадует. Купит ровно столько – или меньше, чем столь-ко, – сколько, по его мнению, требуется Симону, а сда-чу положит себе в карман. Выживает сильнейший. Ниодин лев не скажет «спасибо, я сыт» при виде слабогоили больного буйвола. У слабого нет права на суще-ствование, слабый должен умереть. Таковы правила,нравятся они тебе или нет.

– Но смотри, мне нужен первоклассный товар, – до-бавил он.

Из-за распространения субоксона и метадона неко-торые наркодилеры стали чуть не даром раздаватьсвое дерьмо, лишь бы приобрести новых покупате-

лей, а желая снизить расходы, они смешивали нарко-тик с чем попало. В ход шло все, от сахара и хининадо опасных для жизни сердечных препаратов.

Симон отпер верхний ящик комода. В ящике лежа-ли четыре пакета с деньгами; он открыл один и выдалЭйстейну две купюры по пятьсот крон.

– Чёрт, ну и бабок у тебя!Отец Симона платил ему за отсутствие десять ты-

сяч в месяц, и этого хватало на квартиру и еду. Един-ственным требованием отца было не появляться до-ма, а это не бог знает какая жертва для Симона. Ско-рее – освобождение.

Эйстейн забрал деньги; они с Симоном договори-лись увидеться позже.

Когда Эйстейн скрылся, Симон прошел в кухню. Наполу в разной стадии пробуждения полудремали троекаких-то парней. Симон пнул одного в спину:

– Проваливай к чёрту.В отсутствие Эйстейна альфа-самец – он, Симон,

даже если он тощий, как спичка.Молодой человек перекатился на спину и потянул-

ся.– Сорри… – Потом он улыбнулся. – Как же классно

вчера было, а! Голод такой крутой…– У него бывали выступления и получше, – фыркнул

Симон.

Парень сел и потер глаза.– У него? Голод с тем же успехом может оказаться

девчонкой. Его ведь никто никогда не видел?– Понятия не имею, кто он. Да какая разница. Буди

своих наркуш и выметайтесь.Парень зевнул, показав сухой желто-коричневый

язык.– Ты здесь живешь?Во взгляде Симона презрения и сочувствия было

поровну.– Нет, – ответил он. – Того, кто здесь живет, можешь

считать мертвецом.

ХуртигСибирь

Лет сто назад на переезд в северо-восточный район

Васастана смотрели как на ссылку в места не стольотдаленные, так что и по сей день район этот носитпрозвище Сибирь.

Йенс Хуртиг снимал двушку в пятьдесят семь квад-ратных метров, которая ощущалась как тесная и пу-стынная одновременно.

Он проснулся раньше сигнала радиочасов, нопроснулся не отдохнувшим. Так обычно бывало в пер-вый день после отпуска; Хуртиг еще повалялся в кро-вати, потом оделся и прошел в гостиную. Вчерашняяпрогулка на Рунмарё все еще отзывалась в ногах.

Исаак спал на диване одетый, завернувшись в дваодеяла. Наверное, прихватил с собой в Стокгольм хо-лод из домика на шхерах. Когда они приехали туда,было четыре градуса, и за все проведенные там днитемпература так и не переползла отметку в семна-дцать градусов.

Хуртиг подумал о своих родителях, живущих в Квик-къёкке.

Для них семнадцать градусов дома в ноябре – рос-кошь. Мерзнут они по другой причине. Дочь, покончив-

шая с собой, сделала их жизнь холодной, и неважно,что с тех пор прошло уже пятнадцать лет.

На кухне Хуртиг включил кофеварку; когда она за-фыркала, Хуртиг услышал, как зевает Исаак. Черезминуту Исаак вошел с утренней газетой под мышкой.

Исаак сейчас искал новую квартиру – вот как полу-чилось, что он ночевал на диване у Хуртига. В Сток-гольме так сложно найти жилье, что иметь хорошихдрузей просто необходимо.

Хуртиг подумал, что Исаак бледен какой-то нездо-ровой бледностью, выглядит почти больным, хотя он,верный своей привычке, уже успел смазать лицо кре-мом и гладко причесать длинные волосы. На плечеугадывался никотиновый пластырь. Может, он потомутакой разбитый, что пытается бросить курить.

– Такое ощущение, что я проспал, – сказал Исаак. –Сколько времени?

– Всего четверть седьмого. Успокойся. Ты успеешьна поезд, и потом, ты ведь ночевал у меня, чтобы ненестись на вокзал из самого ателье в Вестерберге?

– Не в этом дело…Исаак сел за стол и тут же включил радио. Такой

уж он. Ему нужно, чтобы вокруг постоянно были звуки.Хуртиг совсем другой. Ему лучше думается в тишине.

По радио сообщили, что в электричке в районеСальтшёбадена был ножом убит пассажир.

Хуртиг сделал погромче, гадая, кому из его кол-лег выпало сомнительное удовольствие разбиратьсяс дюжиной ножевых ранений – Шварцу или Олунду.

У Исаака сделался тревожный вид.– Что такое? – спросил Хуртиг.Исаак заерзал.– Я начинаю сомневаться, что Берлин – то, что нуж-

но именно сейчас. Я целую вечность не писал ничегостоящего, у меня такое чувство, что мое искусство –искусство прошлого.

Хуртиг подумал – жалко, что Исаак придает такоезначение работам других художников.

– Поезжай в Берлин. Все хорошо будет. Может, тебеповезет, как в прошлый раз.

Четыре года назад Исаак встречался с группой биз-несменов, и после недолгих переговоров они согла-сились спонсировать его. Выделили большую суммуденег.

– Такая удача выпадает раз в жизни, – сказал Иса-ак. – Я едва начал работу, к тому же они понятия неимели, за что платят. И теперь все по-другому. Нико-го из моих старых друзей там не осталось. Даже Ин-гу нет – а я думал, что он просидит в Берлине до кон-ца жизни. Мне будет там одиноко. – Исаак серьезнопосмотрел на Хуртига. – Ты не можешь поехать сомной? Так спокойно, когда рядом человек по-настоя-

щему близкий. Возьми отпуск на пару дней или боль-ничный. Плюнь на долг.

– Ты же знаешь, я не могу поехать с тобой, – сказалХуртиг, хотя такая возможность была очень соблазни-тельной.

Исаак вздохнул и продолжил листать газету. Хуртиграссматривал его.

Одним из лучших качеств Исаака было то, что онлегко сходился с людьми, люди быстро начинали до-верять ему. Йенс умел оценить социальные талантыИсаака. Сам он предпочитал не раздувать огонь, имеятолько сырые дрова.

Хуртигу показалось, что он видит несколько неглу-боких еще горьких морщин у Исаака вокруг рта, но тотподнял глаза, и морщины исчезли. У Исаака перемен-чивый нрав, и теперь он выглядел любопытным, по-чти заинтересованным.

– Ага! – Он положил газету на стол и помахал поч-товым извещением. – Это что?

– Всякие компьютерные штуки, – соврал Хуртиг. Онзнал, что пришла одна из двух консолей для видео-игр, которые он ждал. Исаак поднял бы его на смех,узнай он, что Хуртиг готов платить всего лишь за но-стальгию. «Atari Home Pong» 1975 года за сто долла-ров или «Coleco Telstar» 1977 года за семьдесят дол-ларов. Обе добыты на интернет-аукционах.

– Тебе почти сорок, ты на десять лет старше меня, –рассмеялся Исаак, – а все еще с ума сходишь по еди-ничкам и ноликам. Это какая-нибудь видеоигра. При-знавайся.

Хуртиг хотел было возразить, что в играх нет ничегонезаконного, но они, к сожалению, недооценены со-временной культурой, когда по радио прозвучала но-вость о несчастном случае на хорнстулльской сторо-не моста Лильехольмсбрун.

Мужчина, чья личность не была установлена, по-пал под грузовик.

Айман

Квартал Вэгарен

Ее жизненный путь начался в Алма-Ате, продол-жился через Тегеран, Минск и Евле, и наконец онаоказалась в квартире на Фолькунгагатан в Стокголь-ме.

Она довольно скоро обосновалась в городе: устро-илась библиотекаршей, занялась переплетным де-лом и дала волю пристрастию к мелочам. Со време-нем она отказалась от грандиозных планов и забыласвои мечты. Время текло быстро, двадцать лет про-летели в мгновение ока.

Дом, в котором Айман Черникова жила с тех пор,как приехала в Стокгольм, – большая оранжевая ко-робка с маленькими окошками, стоящая напротивстанции метро «Медбургарплатсен». Дом считалсяодним из самых уродливых строений столицы, сопер-ничая за это звание с Высшей архитектурной школойв Эстермальме.

Дом походил на сейф семидесятых годов, но Айманлюбила его. Квартира была просторной, внутреннийдвор прелестным, и пусть фасад смотрится почти гро-тескно – из квартиры же его не видно.

Перед тем как перейти улицу, Айман посмотрела

вверх, на свои три окна. За жалюзи окна в гостинойстоял монокуляр. С улицы он угадывался просто какчерная тень, и его вполне можно было принять за тор-шер.

Айман доставляло уютное удовольствие наблю-дать мир через этот цилиндр. Поврежденный глаз вэти минуты отдыхал, и Айман чувствовала себя в без-опасности. Она наблюдает, она не шпионит, она нико-гда не направляет подзорную трубу на окна по ту сто-рону улицы. То, что происходит за этими окнами, еене касается. У себя дома человек должен пребыватьв мире, а вот люди внизу, на улице, оказывались в по-ле зрения.

Айман набрала код и стала подниматься по лест-нице пешком.

С тех пор как дитя у нее в животе заявило о себев виде нескольких дополнительных килограммов набедрах, Айман старалась как можно больше двигать-ся.

Вскоре она стояла во внешнем коридоре у дверисвоей квартиры, ища ключи в сумочке и поглядываяна окно кухни. За стеклом угадывалась черная теньи два желтых глаза. Айман услышала мяуканье; котвылизывался, сидя на подоконнике между цветочны-ми горшками.

В тот момент, когда она нашла ключи, забившиеся

между пудреницей и кошельком, открылась дверь со-седской квартиры.

– Здравствуйте, – сказала Айман молодому чело-веку, шагнувшему в коридор.

Молодой человек с занавешенным длинными чер-ными волосами лицом обернулся к ней и молча кив-нул, после чего уставился в пол. Айман подумала – нехочет ли он извиниться за вчерашнюю вечеринку. Гро-хот стоял что надо, и Айман проворочалась без снапочти до утра.

Замок лязгнул синхронно со связкой ключей, и Ай-ман тут же услышала, как кот точит когти о двернойкосяк с той стороны.

У молодого человека было пустое бледное лицо.– Вашего кота зовут Бегемот, да?Айман отметила, что они разговаривают в первый

раз.– Да… Но я обычно зову его Мот.– Но не когда злитесь на него.Он слегка распахнул потертую кожаную куртку и по-

казал Айман свою футболку. «Бегемот» – значилосьна ней готическими буквами поверх символа: крест икрылья ворона.

Потом он повернулся и пошел прочь. Когда его дол-говязая фигура с тощими ногами скрылась за углом,Айман закрыла дверь. Мот сидел на коврике в прихо-

жей и мяукал.Сняв хиджаб, Айман набросила его на вешал-

ку-шест, расстегнула заколку и встала перед зерка-лом, встряхивая волосы рукой.

Беременность не была заметной, и не только из-за мешковатой одежды. В ее роду это генетическое,наследственное. Поколения поздних первородящих смаленькими животами, и вот теперь – ее черед, сороктри года – и лишь едва заметная выпуклость, хотя онана шестом месяце.

Она стала рассматривать свое лицо в бледномэлектрическом свете, льющемся с потолка. Айманзначит «прекрасная, как Луна», но она считала, чтокрасота – это вопрос дефиниций. Луна, конечно, пре-красна, если ты в хорошем настроении, а если нет, тывидишь только шероховатые кратеры и бледно-жел-тый болезненный цвет. Шрамы после прыщиков ижелтоватый оттенок кожи уроженки Южного Казахста-на – многие шведы принимали ее за персиянку илипакистанку. Оттенок проступал сильнее, когда Айманносила белый хиджаб – вот почему она чаще всеговыбирала черный. Он делал лицо более светлым, бо-лее шведским.

Зрачок поврежденного глаза казался очень малень-ким под падающим сверху светом, но все равно виднобыло, что он увеличен.

Бегемот замурлыкал и потерся о ее ногу. Айман на-клонилась, и в ладонь ткнулся кошачий нос.

В «Мастере и Маргарите» Бегемот – говорящий кот,который ходит на задних лапах и появляется в Москвев компании с дьяволом.

А еще это имя библейского зверя, рожденного вовлажных углах подземелья. Чудовище, у которого но-ги, как медные трубы, кости – как железные прутья.

Мысли Айман прервал зажужжавший телефон.Звонил коллега из «Лилии»; во время беседы Ай-

ман наводила в квартире порядок. Собрала одежду вприхожей, повесила хиджаб к остальным покрываламв стоящий в спальне шкаф.

Коллега сказал, что беспокоится за Марию.– Ты связывалась с ней?– Нет, – ответила Айман. – Мы не так хорошо знаем

друг друга, я работаю в основном с Ваньей, но, может,Исаак знает ее? Ты говорил с ним?

– Да, он пытался дозвониться до нее, но безуспеш-но. А сейчас он собрался в Берлин.

«Берлин?» – подумала Айман, припоминая, что по-знакомилась с Исааком почти четыре года назад. Ачуть позже он представил ее художнику Ингу, пи-сательнице Эдит и журналисту Полу, которые, вотзабавно, оказались приемными родителями Ваньи.Группка шведов, образовавших творческий мини-кла-

стер в Берлине.Теперь их объединяло название «Лилия», хотя Ин-

гу не преподавал там с тех пор, как заболел. Послекровоизлияния в мозг, случившегося в день его ше-стидесятипятилетия, Ингу жил в пансионате в Стрэн-гнэсе, и Айман мучили угрызения совести из-за того,что она давно не навещала его. Может, предложитьИсааку съездить к нему вместе?

С Эдит и Полом она теперь тоже общалась редко,ограничиваясь только телефонными разговорами, даи то чаще всего, если дело касалось Ваньи.

– Я сегодня встречалась с Ваньей в «Лилии», – ска-зала Айман коллеге. – Она понемножку начинает за-ниматься переплетным делом. Я могу спросить ее, ку-да запропастилась Мария.

Когда они попрощались, Айман почему-то вспом-нила первые слова Исаака, обращенные к ней. Онивстретились в баре гостиницы в старом ВосточномБерлине. «Ich liebe dich2», – сказал он, и когда онаспросила – почему, он ответил, что просто заучил этуфразу.

Это был период, когда Айман чувствовала какую-тобезмерную незащищенность. Она словно ступала постеклянной крыше, смертельно боясь, что та треснет.Может, из-за тех трех слов она и открылась перед Иса-

2 Я люблю тебя (нем.).

аком? Ich liebe dich. Айман не знала. Но, во всякомслучае, она рассказала Исааку, что находится в Бер-лине потому, что сбежала от своего брата.

Насыпав Бегемоту сухого корма, Айман села у мо-нокуляра и открутила закрывающий линзу экран.

Иногда ей казалось, что незнакомцы там, внизу, наулице, заменили ей настоящих друзей.

Вот почтальон входит в подъезд дома напротив.Это молодой человек, который частенько – непонятнопочему – подолгу задерживается именно в этом подъ-езде, и Айман выяснила, что причина – живущая тамженщина. Почтальону едва исполнилось двадцать, аженщина уже весьма зрелого возраста.

Почти каждый день происходило пугающее свида-ние между тем, что цветет поздно, и тем, что цвететрано, и все это Айман знала, ни разу не направивсвою трубу на окна той женщины.

Она не шпион.Вскоре письмоносец, улыбаясь, вышел из подъез-

да; пошел дождь, и люди попрятались или заторопи-лись по тротуарам. Какой-то мужчина с карликовымпуделем на поводке – дождь застал его врасплох –накрыл голову кожаной курткой, а собачка скакала ря-дом; на автобусной остановке женщина жалась подзонтиком, а маленькая девочка прыгала в луже натротуаре, не обращая внимания на дождь. Дети и жи-

вотные пользовались случаем и наслаждались от ду-ши.

На другой стороне улицы Айман заметила челове-ка, похожего на ее соседа, тоже одетого в черное ис длинными темными волосами. Кажется, дождь емунисколько не мешал.

Ванья

Нивсёдер

– Да сделай же потише! – заорал Пол, вставая вдверях.

Ванья обернулась и посмотрела ему в глаза.– Тебе мешает? – спросила она и улыбнулась сво-

ей самой приветливой улыбкой. Ей хотелось взбеситьего, вывести из себя. Стать трещиной на фасаде, му-хой в супе или ячменем на глазу. Он особенно раздра-жительный, когда выпьет. А выпивает он в последнеевремя часто.

Пол прошагал к стереосистеме и выключил ее.– Что за дерьмо ты слушаешь? – спросил он и усел-

ся на край кровати.– Тебе такого не понять, – ответила Ванья, по-преж-

нему улыбаясь. – Ты слишком занят собой. Слишкомбоишься.

– В каком смысле боюсь?– Ты не осмеливаешься видеть мир таким, какой он

есть.– А ты, конечно, осмеливаешься. Или эти, которых

ты слушаешь.– Ага.– Что за группа?

– Это не группа. Это мы с Марией.– Почему ты мне ничего об этом не рассказывала?– А ты спрашивал?– Как называется песня?– «Гниющая земля». «Земля» через «е».– И я – тоже пропащая душа? Как там сказано?При виде его натянутой улыбки Ванья все поня-

ла. Явился злой как чёрт, а теперь хочет перемирияи потому притворяется заинтересованным. Отличнаявозможность еще позлить его; Ванья полистала свойдневник. Нашла текст Марии. Прочитала вслух:

– «На земле без людей никто не спросит, что такоедобро и что такое зло. Жизнь есть жизнь, тараканыэто или гомо сапиенс. Жизнь может быть вакуумом.Земля просуществует и без людей. На земле без лю-дей мораль из правил жизни превращается в помеху.Слабый не должен жить. На земле без людей этикалишь тщеславие и роскошь».

– Я, может, несколько старомоден, но разве текстпесни не должен быть в рифму?

– Сейчас будет пауза. Мария читает, а потом мы по-низили звук.

– Понизили звук?– Да. Сейчас это можно сделать.– О’кей. Послушаем.Ему все еще интересно, подумала Ванья. Он сего-

дня терпеливый.– «Земля – царство боли и агонии. Она творение

Сатаны в той же мере, в какой она – творение Бога.На земле без людей невыдуманный Бог существовалбы ради себя самого. С шлифовальным диском надрадужной оболочкой – слепота существует лишь длязрячих. Слава тебе, Сатана. Слава тебе, Бессмыс-ленность. Да здравствует все, что рождено, чтобыумереть. Да здравствует пустота, тьма и боль. Оме-га».

Ванья отложила дневник.– Ты что, сатанистка? – спросил Пол, и на виске у

него снова надулась жила.– Дурак.Пять секунд молчания. Ванья предположила, что он

успокоился.Она надела наушники и подключила их к стерео-

системе. Включив музыку и увеличив громкость, онаувидела, как Пол поднимается с кровати и выходит.

И вид у него при этом грустный.

Она открыла глаза в полной темноте и попыталасьне думать.

Мария получила бандероль – и сделала это.Мария решилась.Ванье не хотелось вспоминал разговор с матерью

Марии. Слезы, непонимание и вранье: мол, она поня-тия ни о чем не имела.

Прокладка вонючая, подумала тогда Ванья, однакопромолчала.

Надо было сказать: «Я знаю, что ты знаешь, почемуМария покончила с собой. Слушай, ты, жирная, вечножрущая чипсы шлюха. Ты пьёшь, и у Марии большене было сил подтирать твою блевотину. Она большене знала, что говорить, когда звонил твой начальник испрашивал, почему ты не на работе. Вранье закончи-лось, и она не знала, что говорить в страховой кассе,на бирже труда, домовладельцу, в банке, судебномуисполнителю, чёрту в ступе… Мария хотела другого,но ты стояла у нее на пути».

Но Ванья всего этого не сказала. Она только мол-чала и всхлипывала.

Ванья ненадолго зажмурилась. Никакой разницы,открыты у тебя глаза или закрыты. Чернейшая черно-та. Она знала – если сидишь в подвале без окон, тов этом подвале станет в пятьдесят тысяч раз темнее,если туда проникнет луч солнца.

Иными словами, абсолютная чёртова темнота. Воткак сейчас.

Чернота, которую можно резать ножом. Чернота,которую можно есть.

В полной темноте все одинаковы, думала она. Ни-

кто не красавец, и никто не урод. Ни высокий, ни низ-кий. Абсолютная темнота – это справедливость, и всетакие, какие есть.

Слепота должна быть обязательным условием жиз-ни.

Ходят слухи, что Голод выколол себе глаза вязаль-ными спицами. Якобы есть фотографии, доказатель-ство. Все ради абсолютного безучастия, чтобы толькомысли – главное.

В темноте мы все одинаковы, думала Ванья, наде-ясь, что ее бандероль никогда не придет.

Я хочу жить, ведь мое желание умереть так силь-но, что я хочу наслаждаться этим чувством как можнодольше.

Хуртиг

Квартал Крунуберг

В первый день после отпуска обычно наваливаетсямного дел, но еще тяжелее Хуртигу бывало адаптиро-ваться к повседневности. Дни, проведенные на Рун-марё, не пролили, как он надеялся, бальзам на егодушу. Конечно, он дышал свежим воздухом, валялсяв шезлонге, у него была приятная компания в лицеИсаака, но все же что-то его угнетало. Его тревожило,что он идет печально известным путем. Апатия скоростанет национальной болезнью.

Хуртиг подумал о Жанетт Чильберг – своей началь-нице, которая пребывала в отпуске по причине выго-рания. Жанетт не было уже почти год, и Хуртиг опа-сался, что она вообще не вернется.

«Вот что такое – наша работа?» – думал он. Кол-леги в полицейской форме посвящают один процентсвоего рабочего времени пешему патрулированию,хотя бытовые преступления составляют восемьдесятпроцентов всех поданных в полицию заявлений. Вы-горание при таком раскладе – совершенно естествен-ная реакция.

Хуртиг положил отчет в стопку исходящей почты.Через несколько часов отчет окажется в точно таком

же лотке входящей почты, на таком же столе в каби-нете прокурора.

Последнее дело, касавшееся довольно гнусных по-боев, с большой вероятностью не приведет к обвини-тельному приговору. Может, даже до суда не дойдет.Жертва – законная половина преступника, а то, чтоее супруг из знаменитостей, придаст делу слишкомбольшую огласку в прессе. Особенно в бульварныхгазетках, которые вечно рыщут в поисках материала.Правда, неправда, чистые спекуляции – не имеет зна-чения. The show must go on3, а назвался груздем – по-лезай в кузов, подумал Хуртиг; в эту минуту дверь от-крылась, и в кабинет вошел его командир, начальникучастка Деннис Биллинг.

Шеф подтащил к себе стул для посетителей и усел-ся.

– Если верить Олунду, ты закончил дело о побояхи тебе пока нечем заняться. – Шеф положил на столстопку бумаг. – Верно?

Хуртиг кивнул.– Отчет готов. Нечем заняться? – Он взглянул на

часы. – Да. Примерно последние секунд десять.– Отлично. Тогда возьмись-ка за это. – Биллинг ука-

зал на принесенные бумаги.– Что там?

3 Шоу должно продолжаться (англ.). Строка из песни группы «Queen».

– Несколько самоубийств.– Самоубийства? – Хуртиг наморщил лоб и бес-

сильно вскинул руки. – Почему я должен заниматьсясамоубийствами? Отдай лучше Шварцу или Олунду.

– У них и так есть, чем заняться. Шварц устанав-ливает личность одного парня, который попал под ку-рьерскую машину возле Хорнстулля, а Олунд занятслучаем убийства с целью грабежа в Сальтшёбадене.

Так вот о чем сообщили в новостях по радио, поду-мал Хуртиг и кивнул в ответ.

Биллинг вынул из кармана плаща пластиковый па-кет.

– Я поручил тебе заниматься самоубийствами, по-тому что они явно сложнее, чем убийство с грабе-жом. – Шеф размотал пакет, и Хуртиг увидел, что внем кассета.

– Это что?– Общий знаменатель и то, что совершенно сбива-

ет с толку.– Растолкуй, – попросил Хуртиг, против воли чув-

ствуя любопытство.– Все началось в маленькой коммуне в Естриклан-

де примерно год назад. Одного парня из Кунгсгорденанашли мертвым в сарае. Он взобрался на самый верхлестницы, накинул петлю на шею, надел наушники изакрепил веревку на потолке. Потом стал ждать. Со-

гласно отчету местной полиции, лестница была мет-ров пять в высоту и прикреплена к двери цепью. Когдаотец парня стал заводить трактор в сарай, дверь от-крылась, и лестница упала. Мальчик пролетел метрадва-три. Перелом шеи, смерть.

– Вот же черт, – сказал Хуртиг. – И он слушал этукассету? – Он указал на пакет, который Биллинг дер-жал в руках.

– Именно.– Интересно, почему у него музыка была на кассе-

те, а не в телефоне или mp3-плеере?– Это еще не все. – Шеф перевел дыхание. – Недав-

но всплыл еще один подобный случай. Молодые лю-ди лишают себя жизни такими же… – Он поискал сло-во. – Такими же изощренными способами. И все в мо-мент гибели слушали музыку.

– Значит, такая кассета не одна?– Пока четырнадцать штук, но кто знает, может, и

еще объявятся. Другие кассеты исследуют, ты полу-чишь ответ в течение дня. Эту уже проверили, отчеттехников – среди прочих отчетов.

– Ладно.Несмотря на любопытство, Хуртиг не был уверен,

что хочет заниматься этим делом. Мысли перешли ссестры на работу Исаака с подростками в «Лилии».С молодыми людьми, которые отчаялись, едва начав

жить. Иногда такие выживают, иногда – сдаются.– Я прочитаю, – сказал он, – и если, как и ты, об-

наружу тут что-то примечательное, то пойду дальше,а если нет – тебе придется найти кого-нибудь другогона это дело.

Начальник участка кивнул.– Есть новости о Чильберг?– Только то, что она все еще не на работе.– Печально, очень печально. – Биллинг вздохнул и

поднялся. – Дай знать, как закончишь. – И он вышел,не закрыв за собой дверь.

Хуртиг взял пакет и стал рассматривать кассету.«Maxwell C-90»; он вспомнил, как подростком записы-вал на такие кассеты музыку с радио. На одну сторо-ну – «The Smiths», на другую – «The Jesus and MaryChain».

Он позвонил по внутреннему телефону и попросилтехников как можно скорее принести ему магнитофон.

Потянулся к стопке бумаг, положил перед собой ипринялся читать.

Мальчик из Кунгсгордена до самоубийства несколь-ко раз имел дело с отделением детской и юноше-ской психиатрии: повторяющиеся случаи саморазру-шительного поведения. До сих пор у Хуртига былопредвзятое мнение – он считал, что только юные де-вушки режут себе руки; однако теперь он сообразил,

что и юноши на такое способны.Беседа с родителями мальчика не добавила ни-

чего, кроме того, что самоубийство было не вполненеожиданным. Хуртиг снова подумал о своей сестре.Там все обстояло иначе. Хотя она сделала две попыт-ки самоубийства, никто не думал, что она повторит их.Налицо были признаки улучшения. Она уже началавыбираться из депрессии.

Следующий случай – девочка из Вермланда. Бро-силась под поезд. Она тоже, надев наушники, слуша-ла музыку в момент, когда смерть явилась к ней в видетоварного поезда, следовавшего на оружейную фаб-рику «Буфорс» в Карлскуге.

То же саморазрушительное поведение, такие жебеспомощные родители.

Третий отчет описывал, как двое четырнадцатилет-них братьев-близнецов заперлись в родительском га-раже, завели мотор семейного автомобиля и на холо-стом ходу насмерть отравились газом. Два магнито-фона, двое наушников и две кассеты. Согласно отче-ту, музыка на одной кассете длилась ровно на минутуменьше, чем на другой, и Хуртиг невольно признал-ся себе, что разделяет подозрения Биллинга. Речь яв-но шла о чем-то большем, нежели простые самоубий-ства.

Пришел техник, поставил на стол добытый для Хур-

тига магнитофон. Тут же в дверь снова постучали. Наэтот раз Олунд.

– Ну как? – спросил Хуртиг.– Топчемся на месте.Хуртиг встал и пододвинул стул для посетителей.– Садись, расскажи про тот грабеж с убийством в

поезде.Олунд вздохнул.– Двенадцать ударов ножом в грудь из-за двух со-

тенных бумажек. Чёрт знает что.– Вы уверены, что это грабеж?– Да, это вполне очевидно. При жертве не оказа-

лось кошелька. Тамошняя полиция считает, что этоподростковая банда и что преступник уже есть в ба-зе данных. Мы разберемся с этим делом, даже еслисейчас у нас нет зацепки. Свидетелей пока не нашли,а в поездах нет камер наблюдения.

– А жертва?– Фабиан Модин. Венчурный капиталист. Не вполне

безупречен, если я правильно понял.Бедность порождает нужду, а нужда порождает на-

силие, подумал Хуртиг. Но он сейчас не мог высказы-вать догадки, не мог составить мнение.

– Насколько ты занят?– Пока все тихо.Хуртиг коротко пересказал свое новое дело и по-

просил Олунда проверить, не было ли еще само-убийств, в которых фигурировала бы магнитофоннаякассета.

– И свяжись, конечно, с Норвегией, Данией и Фин-ляндией. Кто его знает.

Олунд кивнул, и Хуртиг добавил:– Кстати, Биллинг говорил, что Шварц занимается

чем-то возле Хорнстулля. О чем речь?– Машина доставки переехала одного парня прямо

перед Лильехольмсбрун. Подозревают халатность,может быть – причинение смерти по неосторожности,но скорее всего – просто несчастный случай. Шварцсейчас проверяет парня, который попал под машину.Иностранец, документов нет, но главное – он в ужаса-ющем состоянии. Повреждения черепа. Скорее всего,его избили, а уж потом он попал под машину.

Недалеко от досугового центра, где работает Иса-ак, подумал Хуртиг. Бывшее промышленное здание вЛильехольмене. Некоторые ребята не шведского про-исхождения.

– Примерно как тот попавший под машину, которогомы нашли в Салеме четыре года назад, – продолжилОлунд. – Позвоночник сломан, как и у этого парня; мытогда тоже думали, что речь идет об избиении.

Хуртиг порылся в памяти. Человек без докумен-тов, беженец из какой-то бывшей советской респуб-

лики. Нашли мертвым на парковке возле салемскогокладбища; в конце концов случай списали на дорож-но-транспортное происшествие. Узнать удалось толь-ко имя. Дима, вспомнил Хуртиг.

Когда Олунд вышел, Хуртиг закрыл дверь и сунулкассету в магнитофон.

Больше десяти лет он имел дело с такими кассета-ми. Сколько часов он провел, слушая записи допро-сов! Искал противоречия в словах подозреваемого.Искал неоправданно долгие паузы или смену тона, ко-торые обнаружили бы ложь или полуправду. Эту скуч-ную работу приходилось выполнять и сейчас, но но-вые технические средства сделали ее менее затрат-ной по времени.

Хуртиг запустил запись – и, к своему изумлению,услышал только шум. Несколько минут он ждал, непроизойдет ли чего-нибудь, но – ничего. Только тихийбелый шум.

Он промотал вперед, увеличил громкость, но так ине услышал ни звука.

«Может, техники стерли запись по ошибке?» –успел подумать он, и тут кабинет потонул в адском рё-ве.

Черная меланхолия

Студия

На следующий день после концерта в Упсале я встудии.

Кое-кто думает, что она находится где-то в Емтлан-де, но это не так. Другие говорят – в Даларне, и онитоже не правы. Спорить бессмысленно. У глухоманинет границ.

Я в маленькой, вызывающей клаустрофобию ком-нате; вдоль стены тянутся полки с бэушными магни-тофонами. Старый кассетный плеер можно найти запару десяток, и чаще всего к нему прилагаются науш-ники.

Входя в предвечерний час в свою нору, я думаю оконцерте.

Публика всегда хочет видеть, как я режу себя, хотябольшинство уже знает, что значит резаться кухоннымножом. Это как ломиться в открытую дверь.

Я хочу явить боль непосвященным.Она должна быть настоящей. А чтобы добиться на-

стоящей боли, нужны годы тренировок.Мужчины сидели в гостиной. Важная встреча.

Я должен был вести себя тихо, как мышка, еслихотел дождаться миндального кекса и малиновой

газировки. В основном слышался голос отца, ия был горд, что другие мужчины, даже старшие,слушают его.

Я был один в кабинете; персидский коверстал сценой, а магнитофон, стоявший наполу, – огромными динамиками. На мне былинаушники, и гудевшая у меня в голове музыка –запрещенная музыка – никогда не звучала в этихстенах. Грохот тяжелых барабанов, прежде чемгитара пилой вопьется в череп и все помчитсятак быстро, что можно потерять равновесие иконтроль над скоростью.

«Рейнин блааад фром э лейсерейтед скай,Блиииидин иттс хоррор, криэйтин май

стракчер».Я представлял себе, что у меня в руках

электрогитара, и играл так, что пальцыкровоточили, а публика бесновалась там, внизу,за краем сцены.

«Науф ай шелл рейн ин блааад!»

Я снимаю с полки желтый «Sony». Этот плеер я вы-брал для него. Для Давида Литманена из Блакеберга.

Сажусь за рабочий стол и включаю компьютер. Ти-хо жужжит вентилятор; я включаю динамики и создаюновый файл, которому присваиваю название «Кожасоздана для ран».

Так он сам захотел.Он сам распоряжается своей жизнью и, следова-

тельно, своей смертью.Люди смотрят только на внешнее, и я думаю, что

внешний вид имеет большое значение для формиро-вания образа себя и личностного развития.

В детстве я всегда слышал, что у меня пальцы пи-аниста и что я стану музыкантом.

Мне говорили, что я выгляжу бледным и болезнен-ным, поэтому я думал, что солнце может повредитьмне. Говорили, что мое тело так хрупко, что можетрассыпаться от малейшего прикосновения.

Иногда эти мысли возвращаются. Тогда я запира-юсь и несколько дней провожу в темноте. Даже невстаю с кровати.

На то, чтобы задать партию барабанам, у меня ухо-дит меньше десяти минут. Простая петля басового ба-рабана, дробь и хай-хэт. Смену каждого четвертоготакта я отмечаю звоном. Ничего необычного. Толькопростой ритм и звон – это, собственно, проба, я бро-сил на пол крышку от кастрюли, но прозвучало пра-вильно. Пусто и поло.

Я подключаю гитару к звуковой карте. Настраиваюдо низкого ре-мажора, после чего нажимаю кнопку за-писи. Я уже слышу мелодию в голове, и она продлит-ся одну минуту и две секунды.

Детали, важные для правдоподобия.Три гулких аккорда. Ни припева. Ни палочек, ни ба-

рабанной сбивки. Потом бас, такой же низкий, как ги-тара. Я играю одно и то же, одни и те же ноты, сноваи снова.

Я позволил себе вольность украсть часть мелодиииз колыбельной Брамса «Guten Abend, gute Nacht»,по-нашему – «Тихий сумрак ночной». Хотел бы я обла-дать музыкальным слухом Брамса. Уже ребенком онмог сыграть произведение просто по памяти, а на од-ном концерте играл на ненастроенном рояле и транс-понировал бетховенскую до-минорную сонату на пол-тона, в до-диез минор. Он мог варьировать один мо-тив и развивал то, что изначально было строгой со-натной формой, в нечто большее. Он анатомировалсонату. Резал звуки и показывал всем, как она выгля-дит на самом деле.

Когда я наконец удовлетворен звучанием баса, ко-торый потребовал некоторой переделки, я достаю иг-рушечный ксилофон, найденный на блошином рынкев Ворберге. Кладу инструмент на письменный стол инаправляю микрофон так, чтобы он захватывал какможно больше звука. Немного фонового шума илискрип компьютерного кресла только оживит запись.

Я подчеркиваю основной тон в каждом втором так-те, и все вместе звучит печально, потом иду на сеп-ту, и это тоже звучит грустно-прекрасно. Через трид-цать секунд я беру квинту, и мелодия становится да-

вяще-шероховатой, обозначая боль. Последние пол-минуты я соблюдаю ритм, но играю просто по наитию.Получается болезненная для слуха какофония.

Закончив с ксилофоном, я топлю все в мощнойметаллической реверберации, чтобы создать насто-ящую пустоту. Эта музыка не для наслаждения. Подэти звуки будут умирать.

Одна минута две секунды для живущего в Блаке-берге парня с низкой самооценкой.

Я подношу микрофон к губам, кашляю и готовлюсьпропеть ему реквием.

Кожа, созданная для ран. Его собственный текст –и последнее, что он услышит перед тем, как боль на-конец исчезнет.

Вторая строфа такая же, как первая, и я то реву, тошепчу благую весть. Нельзя, чтобы что-то было поня-то неверно, я хочу показать разные слои чувств.

Ненависть – это закон. На ненависти стоит воля.Ненависть – это воля.

Меланхолия есть милость, это счастье быть пе-чальным. Меланхолия есть мятеж и отчуждение, ичерная меланхолия – это глубокое удовольствие отжелания умереть. Попросить мир убраться к чёрту.

Юноша по имени Давид понял все это.Я записал песню с первого раза. Это необычно, но

если такое случается, значит – текст хорош, я верю

словам.Я заканчиваю копировать звуковые дорожки и на-

кладываю их поверх оригинальной, но с едва замет-ным сдвигом. Этого достаточно. Окончательный ма-стеринг не нужен.

Кассеты – магнитные носители смерти. Сообщенияо смерти.

И еще очень важна упаковка.Для рисунка на вкладыше я беру черную перьевую

ручку. Кричащая рожица, которую я изобразил ужераз семь или восемь; эффект разительный, размытыечерно-белые контрасты.

Я кладу готовую кассету в конверт и приклеиваюмарку, которую Давид Литманен из Блакеберга вло-жил в конверт, посылая мне свое пожелание.

Откладываю этот конверт в сторону, открываю дру-гой аудиофайл.

Я закончил эту вещь на прошлой неделе и считаюее своим magnum opus.

Единственное указание, которое я получил, – эточто музыка должна длиться двенадцать минут два-дцать семь секунд и звучать в момент убийства того,кого любишь.

Хуртиг

Квартал Крунуберг

То, что поначалу было адским ревом, перешло воглушительную какофонию.

Стоящие стеной звуки рок-гитары и настолько точ-ный ритм барабанов, что Хуртиг понял – это компью-тер, а не ударник из плоти и крови. Никто не в со-стоянии так выдерживать ритм, это ясно даже такому,как я, кому медведь на ухо наступил, подумал он, свозрастающим восхищением слушая поразительнуюсмесь гудящей музыки Судного дня и элегической по-эзии.

«Я вслепую кружу в этой комнате полутемной,мои пальцы касаются острых обломков скалы».

Хуртиг вспомнил, как подростком сидел в своеймальчишечьей комнате в Квиккъёке, уносясь мечтамидалеко-далеко. Тосковал по месту, где было бы ещечто-нибудь, кроме глуши и холода, и где жизнь не вра-щалась бы вокруг охоты, рыбалки и снежных скуте-ров.

«Мои руки, простертые к небу, изранены о лохмо-тья замерзшие облаков».

Музыка прекратилась так же внезапно, как нача-лась, остался только белый шум и тихий гул голосов

в коридоре за дверью кабинета. Согласно цифровымчасам на магнитофоне, запись длилась девять минути двадцать две секунды, включая вступление-шум.

Мысли о детстве в Норрланде напомнили Хуртигу онастоящем. Надо позвонить Исааку, узнать, добрал-ся ли он до Берлина. Исаак, как обычно, уехал поез-дом, поскольку боялся летать самолетом, и после пе-ресадки в Копенгагене они не созванивались.

Исаак ответил почти сразу и сообщил, что снятыйим номер еще лучше, чем на фотографиях.

– Но сейчас я немного нервничаю, – признался он. –Встреча с галеристом из Кунстверке.

Только они закончили разговор, как телефон зазво-нил, и Хуртиг узнал номер техников.

– Здравствуйте, меня зовут Эмилия Свенссон. Этоя занималась кассетами, которые прислал Биллинг.

Хуртиг не узнал голоса, имя тоже было незнако-мым. Наверное, новенькая, подумал он, но не стал за-давать вопросов, и женщина продолжила.

По словам Эмилии Свенссон, на кассетах оказа-лись три набора отпечатков пальцев.

– Помимо отпечатков погибшего я нашла двое дру-гих, которые и внесла в базу.

– И…– Да, наша система не без погрешностей. После

того как нас раскритиковала Государственная инспек-

ция по контролю за соблюдением закона, направлен-ного против злоупотребления информацией, мы убра-ли из базы около ста тысяч лиц. Раньше мы удалялитолько умерших или тех, чьи имена следовало уда-лить – например, после признания человека невинов-ным. Это означает, что сейчас у нас осталась всегополовина от прежней базы отпечатков. В старой базебыли даже отпечатки тех, кто не совершал преступле-ний. Например, у кого-то обнаруживалось несколькоудостоверений личности или иностранец регистриро-вался под разными персональными номерами.

– Спасибо за лекцию, – рассмеялся Хуртиг. – Такчто вы нашли?

– Сначала ничего, но когда я обратилась в ведом-ство по делам иностранцев и мигрантов, я кое-что об-наружила.

– Так чьи это отпечатки?– Они принадлежат некой Айман Черниковой. По-

литическая беженка из бывшего Советского Союза,проживает на Фолькунгагатан.

Айман

Квартал Вэгарен

Книжный переплетчик XIX века чувствовал бы себяв ее рабочем кабинете как дома.

Более чем столетний книжный пресс с давлениемтриста килограммов, деревянная машина для сшива-ния блоков, которую непосвященные часто принима-ли за настольный ткацкий станок, стопка листов пе-реплетного картона, разнообразные переплетные ко-сточки и резаки, ножницы, карандаши, металлическиелинейки и бесчисленные лоскуты козьей и телячьейкожи. Помещение было маленьким, но Айман его хва-тало.

Над верстаком тянулись две полки с книгами, на-ходящимися в работе, всякими – от старинных изда-ний до покет-буков. А еще – ее личные записные книж-ки, шестьдесят пять штук, проект, которому сужденодлиться, может быть, пока она жива.

Айман зажгла свет над верстаком и села.На столе лежал набор образцов бумаги. Несколь-

ко дней назад Айман обнаружила в Гамла-стане ма-газинчик, который распродавал обои и переплетныйкартон шестидесятых-семидесятых годов.

Еще на столе лежал большой альбом с казахстан-

скими фотографиями.Айман открыла его, посмотрела на первую фото-

графию. Тощий маленький мальчик, без рубашонки,в коротких синих штанах. Позади – высохшее Араль-ское море в солнечный летний день.

Слезы. Резь в поврежденном глазу, почти ослеп-шем от влаги.

Дима тогда собирал металлолом на высохшем мор-ском дне, которое после пятидесяти лет искусствен-ного осушения превратилось в соляную пустыню, пол-ную севших на мель судов и ракетных обломков.

Радиоактивный мусор с космодрома, лежавшего квостоку от моря.

«Мой маленький мальчик», – написала по-русскимама серебристой ручкой на синем небе фотографии.

Мой маленький мальчик.Высохший клей на пластмассовых уголках, держав-

ших фотографию, совсем раскрошился. Айман лишьслегка приподняла фотографию, и уголок отклеился.Каждый раз какая-нибудь фотография отклеивалась,и в гостиной у Айман было уже пятнадцать альбомовс плохо приклеенными уголками. Альбомы нуждалисьв реставрации, и может быть, она пустит в ход новуюбумагу.

На другой фотографии Айман увидела себя и Диму.Они стояли у ларька на тегеранском рынке и прода-

вали ее казахские скатерти и прихватки.На них был семейный клановый узор – красное,

черное и зеленое.С тех пор как Дима умер, у Айман совсем не оста-

лось родни.В прихожей зажужжал мобильный телефон; Айман

с неохотой оставила фотоальбом и вышла, чтобы от-ветить. Какой-то Йенс Хуртиг из полиции Стокгольмахотел, чтобы она явилась в полицейское управлениеответить на несколько вопросов. Сказал, что пришлетза ней машину.

Симон

Квартал Вэгарен

Симон лежал на кровати. Нет, не лежал – он былсловно намертво прикручен к ней. Тяжелым металли-ческим болтом, прямо сквозь грудную клетку. Неве-роятные усилия потребовались, чтобы потянуться закассетой, лежавшей на ночном столике.

Симон умер в тот миг, как она была готова.Вскоре ему надо будет прослушать ее. Послушать

Голода, а потом положить конец всему.Пролетело несколько часов; наконец зазвонил те-

лефон.Звонил Эйстейн; он сообщил, что к вечеру все бу-

дет готово, и у Симона в животе тут же запорхали ба-бочки. Скоро нахлынет эйфория, он почувствует себянепобедимым, проблюется и вываляется в грязи.

Но ему будет хорошо.Симон потер руку. При одной только мысли о шпри-

це он ощутил зуд от сломанной иглы, которая скороуже два месяца как сидела под кожей у сгиба локтя.

Он оделся и спустился на Фолькунгагатан. Анонсыгазет возле табачного магазина на перекрестке Эстгё-тагатан били в глаза желтым и черным.

«Следов убийцы с Сальтшёбанан не обнаружено».

Иво

Патологоанатомическое отделение

Когда патологоанатом Иво Андрич вкатывал стол струпом и ставил его в центре зала, у него на сетчаткееще сохранялись очертания истерзанного тела Фаби-ана Модина. Иво зажег яркий свет и достал необходи-мые инструменты.

Если не считать монотонного гула холодильного аг-регата, в секционной стояла абсолютная тишина. По-мимо только что привезенного в зале имелись ещедва патологоанатомических стола из нержавеющейстали.

Трое молодых людей, покончивших жизнь само-убийством. Юноша и две девушки, все трое прожи-вали в южных пригородах Стокгольма. Фарста. Рог-ствед, а новая девушка – в Салеме.

По мнению Иво, самоубийства напоминали эпиде-мию, и это, определенно, дело полиции, так как поли-ция хочет, чтобы он сравнил тела и поискал совпада-ющие факторы в этих смертельных случаях.

Но Иво не рассчитывал обнаружить сходства. Трехребят, лежащих в этом зале, объединяло только то,что они сами лишили себя жизни. И что они и раньшеделали такие попытки.

Не существует никакой надежной статистики каса-тельно попыток самоубийства, но говорят, что их чис-ло в десять раз превышает число самоубийств.

Иво посмотрел на руки последней девушки. Глубо-кие шрамы вдоль вен, не поперек, что означало – оназнала самый эффективный способ. У юноши была по-вреждена шея после неудачной попытки повеситься,а у второй девушки пострадала печень из-за неод-нократных попыток покончить с собой посредствомспирта и таблеток.

Эти тела рассказывали о том, какой была жизнь.Иво знал: самоубийства заразительны. Во время

войны в Боснии он видел все это собственными гла-зами. Тогда, в крайне тяжелых обстоятельствах, людилишали себя жизни целыми семьями. Иво задавалсявопросом, что такое эти крайне тяжелые обстоятель-ства, и отвечал себе: это когда чувствуешь себя бро-шенным, когда лишаешься способности видеть хоро-шее. И война для этого – необязательное условие.

Иво мысленно повторил то, что уже знал о новойдевушке. Мария Альвенгрен. Семнадцать лет. Долгаяистория лечения в психиатрическом отделении. Наэтот раз девушка выпила коктейль из водки и хлора,после чего прыгнула с балкона, пролетела пять эта-жей и приземлилась спиной на раму велосипеда. Че-ловеческое тело не создано для таких перегрузок.

У Иво было предположение, почему девушка выпи-ла такую смесь. Возможно, она пыталась приготовитьподобие хлоргидрата – снотворного, которое раньшебыло в ходу в психиатрических лечебницах, но кото-рое в Швеции изъяли из употребления почти двадцатьлет назад. Хлор вступает в реакцию с этанолом, кото-рый окисляется в ацетальдегид; иными словами, эф-фект от принятого девушкой количества смеси былнеблагоприятным для здоровья.

Вопрос в том, проглотила ли она что-то еще. Де-вушка с соседнего стола опустошила две упаковки ро-гипнола с бутылкой водки.

Пять минут спустя Иво осмотрел вскрытый животМарии.

Этого не может быть, подумал он.Желудок был наполнен какой-то серой слякотью.Бумага.Огромное количество бумаги, разъеденной водкой,

хлоркой и желудочным соком. Похоже, девушка съелацелую книгу.

Хуртиг

Квартал Крунуберг

– Ее как будто уже вскрыли, – произнес Иво Андрич,и Хуртиг сначала решил, что ослышался – на линиибыли помехи.

К тому же, когда он услышал имя девушки и где онажила, ему стало нехорошо. Надо немедленно прове-рить, нет ли здесь связи с молодежным центром «Ли-лия». Некая Мария Альвенгрен из Салема неважносебя чувствовала и вот теперь покончила с собой.Хуртиг надеялся, что это не та девушка, с которой ра-ботал Исаак.

– В животе Марии полно бумаги, – сообщил Иво ипродолжил со своей всегдашней обстоятельностью: –Согласно закону, все, что изымается из тела во вре-мя вскрытия и что не сохраняют в качестве доказа-тельств, складывается обратно, но статьи закона ни-чего не говорят о том, что делать, если изрезанныеорганы смешиваются друг с другом в совершенномбеспорядке, расползаются по всему телу. Когда нуж-но заполнить пустоты, производящий вскрытие поль-зуется бумагой. Если специалист аккуратен, он можетсделать это, соблюдая уважение к покойному. Одна-ко очень немногие мои коллеги так поступают, считая

подобное пустой тратой времени. Они делают то, чтотребует закон, но не более того. Я не одобряю их от-ношения и эту вечную мятую бумагу.

– Я не очень понял, – перебил Хуртиг, – Марию Аль-венгрен уже вскрывали?

– Я сказал – ее как будто уже вскрыли. Она прогло-тила значительное количество бумаги. Кое-где оста-лись фрагменты текста, и я посмотрю, можно ли что-нибудь разобрать. Но мне понадобится время. Я ещепозвоню.

Они попрощались, и Хуртиг вернулся к страннымотчетам о самоубийствах.

Его не оставляли воспоминания о сестре. Дыра унее в сердце была слишком глубокой, тьма – слишкомплотной. Нить, бывшая спасательным тросом, оказа-лась слишком непрочной, и Хуртиг не мог поборотьотчаяние, снова столкнувшись с тем, что молодые лю-ди устали от жизни. Отказались жить. Сказали – спа-сибо, нет.

Когда первое горькое горе улеглось, он разозлилсяна сестру: она словно дисквалифицировала его. И вотсейчас перед ним четырнадцать отчетов, в которыхговорится о молодых людях, сделавших то же самое.

Хуртиг снова достал телефон. Через две минуты онполучил подтверждение того, что погибшая – именнота девушка, с которой Исаак говорил на Рунмарё. Ее

мобильный телефон разбился после падения с бал-кона, но техники сумели частично собрать его.

Исаак был последним, с кем разговаривала МарияАльвенгрен, и Хуртиг не знал, как он воспримет но-вость. Сейчас, во всяком случае, звонить не стоило.

Полицейская машина уехала, чтобы привезти Ай-ман Черникову на допрос; полицейские должны быливернуться в течение получаса. Может, чуть позже, ес-ли час пик уже начался.

Хуртиг сунул кассету в магнитофон. На футля-ре значилось – «Pecka and the Peckers» и «LosBohemos». Он проверил названия. На одной из пле-нок было имя известного шведского музыканта-удар-ника. Обе кассеты записаны в Евле в восьмидесятыегоды; учитывая то, что он читал об Айман Черниковой,это казалось логичным. Хуртиг связывался с мигра-ционным ведомством и получил копии собеседованийтамошних чиновников с Черниковой, когда она проси-ла политического убежища. Она тогда жила в Евле.

Из магнитофона послышалось потрескивание, по-том – одинокое фортепиано. Несколько печальныхзвуков, похожих на народную мелодию. Мелодиче-ский рисунок монотонно повторялся. Наконец – тарок-гитара, и голос проревел: «Ах, ногти я вырвал изпальцев, руки свои изодрал я в кровь, в боль – о горыи потемневший лес, о черное неба железо, о холод-

ную землю!»Именно это слушал пятнадцатилетний мальчик из

Кальмара, когда лежал в ванне, косо порезав вены но-жом, позаимствованным у отца, одинокого полоуклад-чика, у которого на руках после смерти жены от ракаосталось четверо детей. Тот мальчик был младшим.Отличные отметки в школе, но, по словам учителей,он был не такой, как все. Держался особняком. Ничемне интересовался, кроме музыки и компьютерной иг-ры «World of Warcraft».

Экипаж патрульной машины сообщил, что Черни-кову скоро привезут в управление.

Хуртиг выключил магнитофон и приготовился квстрече с женщиной, которая, может быть, объяснит,почему ее кассеты нашли у четырнадцати молодыхлюдей, покончивших с собой.

«Ужас, ужас мне жребием стал, болью гортани,воплем души во вселенной…»

Запись длилась десять минут двадцать пять се-кунд.

10.25.

Айман

Квартал Крунуберг

– Айман Черникова? Год рождения – тысяча де-вятьсот семидесятый?

Она кивнула.– Все верно, – подтвердила она и села чуть по-

другому. В полицейских было что-то, от чего ей ста-ло неуютно. Они были ей не то чтобы неприятны, ско-рее – чужаки, и от этого кожа покрывалась мурашка-ми. Уже когда ее ввели в кабинет и Хуртиг поздоро-вался с ней, в груди разлилось жжение. Она разнерв-ничалась? Нет, с чего бы? Ее ни в чем не обвиняют…Но сердце все-таки тяжело колотилось.

Он приветливо посмотрел на нее, прежде чем заго-ворить.

– По нашим сведениям, вы родились в Алма-Ате, вКазахстане. В возрасте трех лет родители перевезливас в Тегеран, а в восьмилетнем – в Минск. Правиль-но? – Хуртиг откинулся всем своим длинным телом наспинку стула и провел рукой по светлым волосам. Ай-ман подумала, что он выглядит сильным.

– Да, только Алма-Ата сейчас называется Алматы.Хуртиг, кажется, не услышал ее замечания.– Вы росли у дяди, Михаила Черникова, – продол-

жил он. Лизнув палец, полистал бумаги в папке. – По-чему вы уехали из Ирана в Советский Союз?

Голос у полицейского был мягким и дружелюбным,но зачем все эти вопросы?

– Я прожила с Мишей в Минске почти семь лет, ко-гда училась в институте на отделении художествен-ной гимнастики, – объяснила Айман. – Вот почему яуехала из Тегерана. Чтобы иметь возможность учить-ся.

Правда была не такой простой. Родители Айманумерли в тюрьме во время правления последнего ша-ха, Мохаммеда Резы Пахлави, и единственным, ктосмог позаботиться о ней, был дядя Миша.

Айман засомневалась, достаточно ли подробно от-вечает, и добавила:

– И чтобы стать настоящим коммунистом, конечно.Наверняка это есть в бумагах. А вот того, что тыся-

чи иранцев искали убежища в Советском Союзе подпредлогом верности коммунистическому учению, хо-тя на самом деле просто стремились уйти из-под вла-сти шаха, а после него – аятоллы, в полицейских бу-магах не было. Для многих это оказалось из огня да вполымя. Но не для Айман. Она выстояла.

Айман так и не простилась со своими родителями.В Минск пришла телеграмма с коротким сообщени-ем – формальным и безличным, как уведомление те-

леграфного бюро.Чьи-то отец и мать умерли от дизентерии в государ-

ственной тюрьме. Это все.Полицейский некоторое время с интересом рас-

сматривал ее, после чего снова начал листать бумаги.– Да, я вижу, что вы учились, – сказал он немного

погодя. – И вижу, что были талантливой гимнасткой ибежали в Швецию во время соревнований в Мальмё.Посмотрим… в восемьдесят четвертом? Сначала выжили в Евле, а в восемьдесят девятом перебралисьв Стокгольм?

Зачем он спрашивает, подумала Айман, если и таквсё знает?

Ее удивляло, что полицейский не задал ни едино-го вопроса о ее хиджабе. Даже не подумал получитьподтверждение того, что она мусульманка. А ведь какчасто люди придавали этому большое значение.

– Где вы работаете?– Преподаю переплетное дело и писательское ма-

стерство в «Лилии», молодежном центре. Подрабаты-ваю в городской библиотеке и иногда – в Королевскойбиблиотеке.

Хуртиг вдруг удивился.– В «Лилии»? – переспросил он. – Тогда вы, может

быть, знаете Исаака Свэрда?Она кивнула.

– Забавно, – сказал Хуртиг. – Исаак – один из моихсамых близких друзей.

Он как будто хотел сказать что-то еще об этом сов-падении, но не стал.

– Ну тогда покончим с формальностями, – объявилон наконец. – Осталось только указать настоящуюпричину, по которой вы здесь.

Хуртиг поднялся, подошел к стеллажу возле две-ри, взял с полки картонную коробочку, поставил ее настол и снова сел. Открыв коробку, он достал магнито-фонную кассету.

– Узнаете вот это?Айман тут же узнала кассету.– Да, это… – Она задумалась. Ей было семнадцать,

она третий год училась в гимназии Васаскулан в Евле,а он – тот, кто подарил ей эту кассету, – был на два го-да младше. Он был влюблен в нее, а она этого не по-няла. – «The Smiths» и «Jesus and Mary Chain», – ска-зала она, гадая, где сейчас тот школьный приятель. –А как она сюда попала? Около года назад я отнесла в«Мюрурна» на Гётгатан несколько пакетов с одеждойи старыми видеофильмами. И много кассет.

Хуртиг кивнул.– Примерно это я и ожидал услышать.– Но я не понимаю, где вы ее нашли.У Хуртига был печальный вид.

– Именно эта кассета попала на один хутор в Кунг-сгордене.

Айман заметила, что ему трудно рассказывать; егоголос сделался глухим, когда он сообщил то, что былоизвестно полиции. По его глазам Айман видела, чтоон не хочет заниматься этим расследованием – и по-нимала, почему.

– Примерно то же произошло, когда вышел романГёте «Страдания юного Вертера», – сказала она, ко-гда Хуртиг закончил. – Главный герой покончил с со-бой – и множество молодых людей, прочитав книгу,сделали то же самое.

Хуртиг как будто задумался, но ничего не сказал вответ на ее наблюдение. Может быть, оно было при-тянуто за уши.

– Вы знаете девушку по имени Мария Альвен-грен? – вдруг спросил он, и у Айман сердце екнуло.Она кивнула, понимая: сейчас он скажет, что Мариибольше нет в живых. Но Айман не хотела об этомзнать. Она хотела жить в уверенности, что в эту мину-ту Мария играет на гитаре где-нибудь в «Лилии», пьетчай с Ваньей в буфете, а потом выйдет на террасу по-курить.

Неловкие подростковые затяжки, дым во рту.Но этого она не услышала. Под конец Хуртиг задал

еще несколько вежливых вопросов.

Не хочет ли она, чтобы кто-нибудь отвез ее домой?Нет, спасибо. Ей на работу, и она лучше доедет до

Лильехольмена на метро.Чашку кофе или еще что-нибудь?Может быть, он проявляет заботу о ней, задавая

все эти вопросы? Хочет, чтобы она подумала о чем-тоеще, кроме как об одной юной девушке, которой боль-ше нет в живых?

Или он задает эти вопросы ради себя самого?Айман не пьет кофе, потому что беременна. Стакан

воды будет кстати, если это вас не затруднит.– Вы беременны? – Полицейский окинул взглядом

ее тело. – По вам не скажешь, – добавил он, преждечем встать со стула. – Подождите, я сейчас принесуграфин.

«Зачем я это сказала?» – подумала Айман. Никто,кроме нее и врача из женской консультации, не знал,что она ждет ребенка.

Когда Хуртиг вышел, Айман огляделась в кабинете.На стене карта. Приколотые фотографии из старых

журналов. «Поздравляю, братишка!» – значилось наодном «пузыре». Рядом висела фотография молодойженщины, но в остальном кабинет был до изумлениябезличным. Айман предположила, что когда этот че-ловек на работе, то он работает.

Вернувшись со стаканом и графином воды, Хуртиг

смущенно улыбнулся ей.– Простите, что задержался. Я ошибся дверью.Айман взяла у него стакан с водой:– Ошиблись дверью?– Да. Вы, может быть, обратили внимание – на две-

ри другое имя.Конечно, обратила. На табличке значилось «Жа-

нетт Чильберг, комиссар».– Я зашел в свой старый кабинет, – признался Хур-

тиг. – Исполняю обязанности вот уже скоро год, новсе равно иногда путаюсь. Особенно когда немногоустаю. Как теперь. – Он снова сел. – Кстати, а что увас с глазом? Старая травма?

Айман кивнула, но ничего не сказала.

Хуртиг

Квартал Крунуберг

Ее кто-то избил, подумал Хуртиг, когда женщинаушла.

Он и раньше видел подобные повреждения глаз.Причиной чаще всего бывало насилие, а преступни-ком, как правило, оказывался кто-то из близких. Роди-тели или ее дядя, который вдобавок служил в бело-русском КГБ. По сведениям полиции, она не замужем,но беременна – возможно, у нее есть приятель.

Хуртиг понял, что только что встретил человека,за плечами у которого тяжелый опыт. Не только по-врежденный глаз свидетельствовал о совершившем-ся насилии – и здоровый тоже. Хуртиг отлично распо-знавал такие вещи, особенно после того, как пять летназад ему самому довелось пережить подобное. Онвидел изменения в своем отражении в зеркале каж-дый день. В своих собственных глазах.

Дело о мальчиках-иммигрантах.Когда наблюдаешь такие преступления из перво-

го ряда партера, неудивительно, что происходящееоставляет на тебе след. Пытаясь отвлечься, он ста-рался, хотя почти безуспешно, стать другим челове-ком. В разгар расследования он встретил Исаака в ба-

ре Сёдера, и они стали друзьями. Йенс Хуртиг, дере-венщина из мрачнейшего Норрланда, подружился непросто с гомиком, а с гомиком-художником. Которыйзнай себе мажет холст красками и разъезжает по ми-ру.

Хуртигу нужны были новые впечатления, и Исаакстал одним из них. И все еще оставался.

Сам Хуртиг не знал, кто он. «Познай самого себя» –проект длиною в жизнь.

Он открыл бумажник и достал почтовое извещение.Как же хорошо забрать игру по дороге домой. Мо-

жет, поиграв, он сумеет дистанцироваться от своеговзрослого «я». Пробудить старые ощущения.

Ванья

«Лилия»

Молодежный центр «Лилия» располагался в ста-ром фабричном здании красного кирпича; из окон от-крывался вид на залив Лильехольмсвикен и развод-ной мост, соединяющий эту часть города с Сёдер-мальмом. Ванья сидела с сигаретой на террасе ка-фетерия и смотрела, как суда проплывают под маши-нами, а машины едут над судами. Время от временимост разводили, чтобы пропустить крупное судно.

Айман опаздывала, но это не имело значения. На-оборот, хорошо: у Ваньи было время, чтобы выпла-каться.

Марии больше нет, с этим ничего не поделаешь. Ва-нья понимала, что ее слезы – это конец.

Быть твердой, подумала она. Иначе тебе конец.Имей силы выстоять.Хорошо бы напиться. Чтобы меньше думать.Ей совершенно не хотелось идти в кафетерий.

Слишком много там так называемых друзей, погово-рить спокойно не выйдет. Она прикурила новую сига-рету от старой; один из кураторов вышел на террасу,обнял Ванью, сел по другую сторону столика.

– Я прихватил плед, – сказал он, протягивая Ванье

один из пледов, которые вязали в ателье девчонки изБредэнга. Тупые курицы, вяжут свои пледики каждыйбожий вечер, чтобы убить время. Когда Ванья пред-ставила себе, как они сидят и вяжут, ей стало еще ху-же.

Вязание – бегство от реальности, бездумная попыт-ка отодвинуть проблемы.

Мария была не из вязальщиц. Она выбрала другойспособ справляться с чувствами.

– Я не смогу, не в состоянии буду пойти на похоро-ны, – сказала Ванья, закутываясь в плед. Не смогу, невыдержу, подумала она, потому что я плохой человек.

– Уверена? – спросил руководитель и попросил унее сигарету. Не в первый раз. Он был единственнымизвестным Ванье взрослым, за исключением пьяници бомжей, который стрелял сигареты у шестнадцати-летки.

Она протянула ему пачку. «Как это вышло?» – по-думала она. У нее были все основания чувствоватьсебя отлично. Пока она не решила чувствовать себяпаршиво.

Поначалу она притворялась, что ей паршиво: такона чувствовала себя значительной и в центре внима-ния. Потом ей стало паршиво по-настоящему, потомучто ей было стыдно за то, во что она превратилась.

Может быть, из-за нее и Пол пьет так много.

Во всем виновата она, и вот теперь она сидит и ду-мает о самой себе.

Хотя умерла-то Мария.На террасу вышла Айман. Куратор поднялся, и Ва-

нья заметила, что его слезные каналы еще не пере-сохли. Что он все еще способен чувствовать. Ваньяполучила соболезнующий взгляд, после чего руково-дитель извинился и ушел в кафетерий к вязальщи-цам.

– Как ты? – спросила Айман.Ванья рассказала. Не о том, как она себя чувствует.

Только о том, что она все узнала по телефону от ма-мы Марии и что ее вырвало, едва они распрощались.Потом она целый день пролежала в кровати, а теперьвот решила прийти сюда.

– Ты писала что-нибудь?– Нет, не писала. Не могла.– Помнишь текст, который ты показывала мне неде-

лю назад?Ванья кивнула. Она прекрасно помнила тот текст,

потому что ей пришлось попотеть, чтобы найти вер-ные фразы.

Писать – это единственное, что еще даетмне силы дышать. Когда я пишу, мне лучше,мне почти хорошо, но как только я откладываюручку, чувства пропадают. Часто я ненавижу свои

собственные слова. Так же часто мне кажется, чтоони банальны, ничего не значат. Но иногда, лишьиногда, я как будто нахожу смысл во всем. Я чего-то жду, чувствую нечто вроде умиротворения, якак будто начинаю понимать саму себя.

– Я чувствую то же, что и ты. – Айман перегнуласьчерез стол. Она вздрогнула, как от холода, а голосбыл тихим, словно она делилась с Ваньей чем-то со-кровенным. – Писать – это как жить, а читать то, чтонаписал другой, – это как прожить жизнь другого внут-ри себя.

Ванья знала, что Айман помогает сбившимся с путиподросткам, позволяя им взять часть ее собственнойжизни. Ее собственного безумия.

Ванья подумала – поняла ли Айман то стихотворе-ние, которое Ванья показала ей, а потом отослала Го-лоду.

Быть разорванной выбором.На мосту между надеждой и отчаянием.Между «Лилией» и Нивсёдером.

Айман

«Лилия»

Она зашла в кафетерий. Налила свежей воды длячая. Обычно в те вечера, что она работала в «Лилии»,она выпивала чашки три-четыре. Зеленый чай богатантиоксидантами. Он должен быть полезен ребенкув ее животе. Вернувшись в мастерскую, Айман оста-новилась за спиной у Ваньи с дымящейся чашкой вруке и стала наблюдать за сосредоточенной работойдевушки.

«Путешествие в Дамаск» и «Игра снов» Стриндбер-га из собрания сочинений. Невзрачная книжка кар-манного формата в дешевом переплете, с мутнова-тым шрифтом; на страницах тесно из-за узкого набо-ра. Но книжка в хорошем состоянии, и Ванье нравят-ся обложка и иллюстрация тушью – поясной портретсерьезного Стриндберга. Свет падает справа и при-дает одному глазу выражение печали – тому же гла-зу, который у Айман поврежден, однако другой глазСтриндберга смотрит жестко и строго.

– Посвящение классное, – сказала Ванья, протяги-вая Айман книгу. – Такое, блин, патетичное.

На титульном листе значилось «Я люблю тебя». Нидарителя, ни адресата – только объяснение в любви.

Три слова защекотали фантазию Айман.– Я не очень люблю «Дамаск», – заметила она. –

Пьеса кажется упражнением перед «Игрой снов».– Тогда, я думаю, «Дамаск» отрежем. – Ванья взяла

один из ножей и примерилась к книге. – Отрезать надоне только заглавие, но и всю пьесу. В моем переплетебудет только «Игра снов».

Айман нравилось смотреть на творческое своево-лие юной девушки, которая, кажется, не опустила ру-ки, хотя совсем недавно потеряла одну из своих луч-ших подруг.

– Вольтер проделал такое с романами Рабле, – ска-зала Айман и рассказала, как писатель вырезал по-нравившиеся ему страницы и переплел их в собствен-ную версию «Гаргантюа и Пантагрюэля».

– Тогда, думаю, это забавное посвящение получитсобственное место на задней странице и будет кар-минно-красным. Обложку сделаю с кожаными уголка-ми.

Ванья снова нацелилась на книгу острым, как брит-ва, ножом. Потом повернула руку так, что обнажилосьзапястье, и на миг Айман показалось, что она собира-ется воткнуть нож себе в руку.

Но Ванья провела острием ножа над текстом назадней обложке.

Она фыркнула.

– Пожалуй, возьмем цитату целиком. Вот послу-шай: «…все возможно и вероятно. Герои расщепля-ются, раздваиваются, испаряются, уплотняются, рас-текаются, собираются воедино. Времени и простран-ства не существует. Минута тянется, как многие годы,времен года не существует, снег ложится на летнийпейзаж, на зелено-желтую липу».

– Описание логической бессвязности сна, – сказа-ла Айман, подумав, что это определение как нельзялучше подходит для воспоминаний о ее собственнойжизни.

Казахская степь, путешествие в Тегеран на ржавомавтомобиле. Потом Минск и гимнастический зал. Бег-ство в Швецию. Черные дни в Евле, потом светлые – вСтокгольме, которые под конец тоже стали черными.Поездка в Берлин. Путаница в памяти. Дима умер, новсе-таки жив.

Ванья отложила книгу.– У меня тоже есть кое-что, что надо переплести. –

Она расстегнула сумку, вынула потертый ежедневники положила его на стол. – Написал один чувак, кото-рый день за днем докладывает о погоде и какие ма-шины проехали мимо.

Айман взяла ежедневник в руки. Полистала, увиде-ла внизу на последней странице имя и адрес владель-ца.

– Реставрация? Какой сделаешь переплет?– Эксклюзив, – ответила Ванья, глядя в сторону.

Симон

Квартал Вэгарен

Он проснулся, как волк. Без слез, голодный, с сухимязыком.

Он и раньше так просыпался – с щекочущим ощу-щением, что пора наконец пришла, но всегда его жда-ло разочарование. Ни ему, ни другим не хватало энер-гии, чтобы воплотить великие планы в жизнь. Планыбыли, но не по-настоящему величественные.

Все пошло трещинами.Не только я, а вообще всё, подумал он и натянул

одеяло на голову. Как у других получается не видетьгрязь, разруху и что неизбежный конец уже совсемблизок?

Воздух под одеялом скоро стал спертым, и он при-нялся убеждать себя, что так и должно быть. Гниение.

Настоящей причиной пробуждения было то, что еготошнило. Он разбит, он оказался не в том месте, нев том мире.

В квартире было тихо, и Симон предположил, чтоЭйстейн и прочие убрались восвояси. Вечером онивстретили трех парней, блэк-металистов из Фалуна.Наверное, они еще увидятся, может – на концерте.Эта деструктивная сцена больше любой другой, пото-

му что потребность в освобождении больше, чем где-либо.

Мир так непонятен, а лезвие бритвы хоть немногопримиряет с ним.

Он потянулся за блокнотом. «Я то, что я делаю,все прочее – воздух и пустая трата энергии, – на-писал он и подобрал бритву, лежавшую на полу у кро-вати. – Только в своих действиях я живу». Он при-жал острую сталь к внутренней стороне левой рукии медленно провел бритвой вниз по запястью. Кожараскрылась, раздвинулась, из глубокого пореза сна-чала не вышло ни капли. Края раны были белыми. Онсловно средневековый флагеллант, пытающийся по-бедить Черную Смерть. Потом появилась кровь.

Первый раз, когда он порезал себя, зафиксировал-ся как самый яркий, все последующие были не болеечем бледной копией. Но все же напоминали о том,первом разе.

В героин он влюбился с первого шприца. Героин со-блазнял, был его товарищем по играм. Сейчас он пре-вратился в чудовище, пожиравшее Симона изнутри.

В ванной Симон отыскал бинт, крепко обмотал ру-ку и сел на диван в гостиной. Он ощущал умиротворе-ние, но знал, что это чувство преходяще. Факин шит,мать его.

Когда все двери заперты и нет ключей, человек

имеет право сдаться. Какой смысл предлагать про-тивнику ничью, если расстановка фигур на доске яснопоказывает, что ты не можешь выиграть партию.

Глухую, плотную тишину гостиной еще больше под-черкнула сирена – внизу, по Фолькунгагатан, проехаламашина срочного вызова. Остановилась, помчаласьдальше к Гётгатан. Звук пометался между стенами,исчез в прихожей, потом – дальше, во внешнем кори-доре, оставив после себя ощущение внезапного при-сутствия и такого же внезапного исчезновения.

Тишина – это отсутствие звуков, подумал Симон.Точнее – неприсутствие звуков. Только когда нет зву-ков, можно прожить тишину. Можно ощутить оглуши-тельную тишину в разгар футбольного матча – или об-наружить, что горный склон в глуши полон звуков.

Симон вспомнил долгие прогулки в лесах Витватт-нета в Емтланде. Чаще – в одиночестве, но иногда вобществе Эйстейна. В основном молчали, а если пе-реговаривались, то негромко. Почти шепотом.

Вопросы, которые он задавал себе ребенком, оста-лись теми же.

Шумит ли, падая, дерево в лесу, если рядом никогонет и никто не может услышать шум?

Живет ли человек, если на него никто не смотрит?Или существование человека подтверждается толькотем, что его видят?

Легенда не может родиться в отсутствие отголос-ков, и по этой же причине герою требуется зеркало.Зеркало есть свидетель, а герой – не герой, если нанего никто не смотрит.

Симон в те годы всегда проводил лето в Витваттне-те. Именно там он и познакомился с Эйстейном – у егородителей тоже был участок в коммуне. Мечты дале-ко уносили обоих мальчиков. Они собирались завое-вать мир, а если не выйдет, то убить как можно боль-ше народу. Ничего невозможного: у отца Эйстейна бы-ло два охотничьих ружья и старый револьвер временВторой мировой.

Они могли бы каждый день ходить в поселок и уби-вать, сколько вздумается. Оружейный шкаф не запи-рали.

Симон услышал, как проехала еще одна машинаэкстренного вызова. Сирены отзвучали где-то во дво-ре, после них вернулась пустота, которую они толькочто украли, и гостиная обрела свою всегдашнюю бо-лезненность.

Скоро начнется вытрезвление, и он станет разва-ливаться на куски.

Кишки взорвутся, мышцы скрутит, его тело будетвыжато, словно тряпка.

В кухне Симон включил кофеварку. Приятно-бес-смысленное опьянение еще не прошло; он сел за стол

и закурил, ожидая, когда кофеварка зафыркает.На перилах внешнего коридора лежал в бледном

свете соседский черный кот. Симон подумал: а какэто – убить животное?

Он подумал о соседке. Она частенько сидела, рас-стелив плед, во внутреннем дворе и читала. Иногдаон тоже там читал, но на лавочке на игровой площад-ке. Соседка была очень красива и как будто родомс Ближнего Востока, хотя фамилия звучала, как рус-ская.

Симон выбросил окурок, налил себе кофе и сталждать дурноты.

Миф о профессоре-таксисте или профессо-ре-уборщике – правда; соседка Симона может ока-заться хирургом, которая вынуждена работать сани-таркой.

Едва он это подумал, как кот соскочил с перил, иСимон услышал, как соседская дверь открылась. Тутего и затошнило – гораздо раньше, чем он ожидал.

Он даже не успел добежать до туалета. Его вырва-ло на пол и стену прихожей прежде, чем он успел рва-нуть задвижку. Желудок вывернуло наизнанку.

ХуртигСибирь

Едва сняв куртку, он открыл посылку с видеоигрой.

«Telstaren» семьдесят седьмого года. Отложил, не ду-мая, включил телевизор, но запускать игру не стал. Небыло ни сил, ни желания, к тому же его больше инте-ресовала «Atarin», что постарше (и подороже).

Вместо того чтобы играть, он позвонил Исааку –услышать, как он там. Услышать, что все под контро-лем. Послеобеденный разговор прервался слишкомскоро.

– Загрунтовал несколько холстов, – поведал Исаакупавшим голосом, – и вот стою я перед тремя неза-конченными картинами и понимаю, что моя живописьнеактуальна. Она абсолютно статична.

Хуртиг попытался ободрить его, напомнив о вы-ставке в галерее «Ист-Сайд». Остатки Берлинскойстены. Самая длинная в мире галерея, которая рас-тянулась почти на полтора километра вдоль рекиШпрее. Хуртиг не помнил картин Исаака. Зато помнилпроцесс о нанесении ущерба: кто-то вырубил из сте-ны несколько глыб, а еще кто-то изрисовал ее краскойиз баллончика.

– Картина попала в мешок со строительным мате-

риалом, – сухо усмехнулся Исаак. – Ту часть стеныснесли, чтобы построить спортивную арену. Развезлипо всему Берлину на щебенку. Но ты прав. Это былоинтересно. Рисование не ради рисования.

Хуртиг понимал, что должен рассказать о погибшейдевочке, но подозревал, что Исаак занят своими мыс-лями, а остальное ему неважно, и решил выждать.

Они попрощались, Хуртиг сделал телевизор по-громче и вскоре обрел компанию в виде диктора но-востей. Когда диктор покончил с событиями дня, Хур-тиг стал ждать погоды и спорта.

Он открыл пиво и сел на диван. Новости уже успелиперетечь в сводку погоды. Диктор констатировал, чтов Стокгольме весь день идет дождь. Хуртиг выглянулв окно. Дождя не было. Сухие осенние листья шеле-стели на ветру.

Новости спорта начались, когда пиво как раз закон-чилось. Бессодержательные интервью и бесконечныеподсчеты результатов Хуртиг находил успокоительны-ми. Телевизор бубнит, но слушать не обязательно.

Неплохо было бы любить музыку. Тогда можно бывместо спортивных сводок слушать Баха или Моцар-та.

Хуртиг никогда не понимал музыки, и, как он думал,не только потому, что ему медведь на ухо наступил.Ему трудно было сформулировать причину, но, по его

мнению, музыка должна вызывать нечто вроде вос-торга сродни религиозному, а у Хуртига были пробле-мы с восторгами такого рода. Подростком он сделалнесколько безуспешных попыток приобщиться к му-зыке. Просто взял, что под руку подвернулось, а под-вернулись «Dire Straits» и «Status Quo» – они оказа-лись на полке с пластинками дома у приятеля. Боль-шей ошибки и вообразить трудно.

Хуртиг встал с дивана, сходил на кухню за очеред-ной банкой пива. На сегодня – последней. Сегодня но-чью надо спать. Он устал из-за этих проклятых само-убийств и не мог сосредоточиться, потому что не по-нимал их.

Когда Хуртиг вернулся в гостиную, по телевизорушла программа о подборе персонала. Эксперт утвер-ждал, что шведские предприятия работают вполсилы,потому что работники сидят не на своих местах.

Интересно, подумал Хуртиг. Наверное, мне вообщенечего делать в этом расследовании. Музыка и само-убийства. Совсем не мои сильные стороны.

Хуртиг переключил на другой канал. Передача ожизни животных Свальбарда больше соответствова-ла его настроению, но мысли Хуртига уже перенес-лись к сестре, и он понял, что на сегодня хватит и чтоспать он, вероятно, будет неважно.

Примерно через час он осознал, что с пивом тоже

получилось неважно. Он пил четвертую банку, а на ди-ване рядом с ним стояла картонная коробка, которуюон выволок из гардероба.

Коробка с воспоминаниями. Письма, открытки ифотографии, пара старых школьных альбомов и аль-бом со старыми комиксами про Фантома – вырезки изгазеты Норра-Вестерботтена.

Еще там лежало расследование Государственно-го управления социальной защиты населения о само-убийстве его сестры, документ на нескольких страни-цах, констатировавший: причин, по которым психиат-рическое отделение лена Норботтен должно было бывмешаться в данный случай, не обнаружено.

Хуртиг читал, не понимая ни слова из профессио-нального жаргона – так же, как тогда.

«Помимо вынесения профессиональной оценки иперечисления предпринятых мер Государственноеуправление социальной защиты подчеркивает сле-дующее. Из истории болезни не всегда возможно вы-вести степень склонности пациента к суициду, акогда риск суицида есть, не всегда видно, на чемосновано такое заключение. Пациентка совершиладве попытки самоубийства».

Кажется, чиновники сами ничего не поняли. А кактогда может понять он?

Хуртиг снова сунул документы в коричневый кон-

верт, в котором они пришли из ландстинга, а конвертотложил в сторону. На самом деле он искал не это.Хуртиг продолжил рыться среди сложенных в коробкубумаг.

Да, вот оно. В самом низу.После целого дня работы с теми кассетами неуди-

вительно, что он вспомнил об этой. Она лежала впоцарапанном пластмассовом футляре. На наклейкезначилось «Лина кричит».

«Что я делаю?» – подумал Хуртиг, открыл футляр идостал кассету, зная, что ему не следует ее слушать.

Его сестре было тогда не больше полугода; онаневольно стала реквизитом в школьной пьесе, где ониграл, когда учился в начальных классах.

Он не помнил, о чем была та пьеса, помнил толькокрик из коляски на сцене и что магнитофон был спря-тан под одеяльцем. Лина вопила в полупустом акто-вом зале школы в Квиккъёкке. А через несколько ми-нут точно так же завопит в пустынной квартире в сток-гольмском районе Сибирь.

Симон

Квартал Вэгарен

– Так не пойдет. – Эйстейн презрительно смотрелна него. – Никаких вытрезвлений, соображаешь? Сле-ди, мать твою, чтобы у тебя всегда что-то было подрукой. Во всяком случае – до возвращения из Сконе.

У Симона сил не было думать о поездке в Сконе. Нихрена не было сил. К тому же ему требовалось что-то,чтобы забыть о зубной боли. Челюсти будто зажало втиски; кажется, придется прибегнуть к помощи отцов-ского стоматолога.

Симон вообще не понимал, как функционирует Эй-стейн. Иногда тот кололся, но не особенно часто. Аеще Эйстейну никогда не бывало плохо – просто небывало, и все.

Объяснение могло заключаться в том, что Эйстейнвтихую принимал субоксон, когда мог его достать. Наулице или у какого-нибудь коновала. Попасть в нарко-логическую клинику сейчас почти невозможно, и Си-мон понимал: система здравоохранения просто смот-рит на него и на Эйстейна как на отбросы. При та-ком положении дел врач, который продает из-под по-лы субоксон, – это хороший врач.

После шприца сердце начало снова закачивать в

тело энергию.Эйстейн исчез, и Симон остался один. Иногда он

сомневался, что Эйстейн существует на самом де-ле. Эйстейн редуцировался до некоего канала, связкимежду героином и Симоном.

В спальне Симон выдвинул ящик ночного столика.Кассета все еще лежала там. Голод ждет его. Ждет,

когда наступит правильный день.

Черная меланхолия

Студия

Я – одинокий человек. Я не считаю другом дажесвою душу, так что оба мы – не более чем двое раз-ложившихся мертвецов, которые делят одну могилу.

Героин усиливает меланхолию. Легитимирует ее. Язнаю, что это дисгармония, но хаос есть предпосылкапорядка.

Меланхолия – греческое слово, оно означает «чер-ная желчь», понятие, центральное в учении о телес-ных жидкостях.

Между телом и душой должно царить равновесие.Гармония между сердцем, мозгом, желтой желчью впечени и черной – в селезенке.

Черная меланхолия – это тавтология. Черная чер-ная желчь. Я умру.

Я скоро умру.Мои единственные друзья – мои слушатели, и боль-

ше всего мне хочется, чтобы они тоже умерли. Как Да-вид Литманен из Блакеберга. И девочка из Моргун-говы, у которой день рождения третьего ноября. Этозавтра, что означает – она следующая.

Садясь за компьютер, я ощущаю возбуждение, ли-кование. Минусовка едва начата. У меня один час

десять минут, и еще десять минут дополнительно.Я знаю, что больше не осилю, так что, может быть,это даже перебор. Зависит от того, смогу ли я запи-сать последний номер перед паузой. Двенадцать ми-нут под этим гладильным прессом – и я обычно теряюконтроль. Дело в моей матери.

Все началось прекрасным летним днем, когдамама взяла меня на руки и спустилась кжелезнодорожным рельсам.

Мне было пять лет; она сказала, что я похож нанее, и что я на самом деле – одно целое с ней, ичто мы вместе совершим священнодействие.

Господь велел ей сделать это. Вполневероятно, потому, что Господь всегда говорилнам, что делать и чего не делать. Например –не смотреть телевизор или не стоять под душембольше пяти минут, ведь главное для человека –быть чистым, а греться и нежиться незачем.

Потом Старейшины объяснили, что дьявол явилсяк ней под чужой личиной.

Вот такое дерьмо. Мама была живая. Я тоже. Ни-когда мы не были такими живыми вместе, и все, чтоя делаю, я делаю, чтобы вернуться к тому моменту,там, внизу, у железнодорожных путей, с мамой.

Жизнь – это смерть. Почему этого никто не понима-ет?

И ощущение «я мертвый и я живой одновременно»

всегда ярче, если делишь его с кем-то еще. Смерть ижизнь – это пара. Как орел и решка. Ночь и день.

Мы делали это вместе – она и я.Ведь все становится легче, если ты не один.Если ты с кем-то.

Я съежился у мамы на руках. Легкийветер шевелил ей волосы, я слышал скрежетприближающегося поезда. Я ощущал ее запах.Запах ржавчины и металла означал смерть;я чувствовал тепло солнца и маминых рук.Вибрация рельсов, стыки, колебания деревянныхшпал.

И наконец – визгливый свисток поезда ибабочка-адмирал, порхнувшая мимо.

Мне было пять лет, и я не хотел умирать.

Не больше двух часов потребовалось мне на то,чтобы превратить минусовку в подобие платформы, скоторой можно отправиться в путь, но после работыя выжат как лимон.

А вечер только начался.

Айман

Квартал Вэгарен

Она молилась Богу не пять раз в день, потому чтомолилась она не ради молитвы.

Этим вечером она молилась за Диму, и молитва –частное дело между нею и Богом.

Такой же свободный выбор, как ее выбор носить хи-джаб.

В Советском Союзе с его секуляризацией открытоследовать религиозным предписаниям было небез-опасно. Носить хиджаб считалось мятежом, и покры-вало все еще – почти тридцать лет спустя – служилодемонстрацией ее свободолюбия.

Айман в ту ночь спала беспокойно и около трех от-крыла глаза.

Снова уснуть не получилось. Айман зажгла свет ипотянулась за коробкой, стоящей под кроватью. Оназнала, что у Ваньи под кроватью есть такая же.

За две недели до смерти, почти шесть лет назад,Миша отправил Айман эту коробку. В ней помимо по-крывал семи разных цветов содержались памятныевещи из Минска. Все, что Айман пришлось отставить,когда она перебралась на Запад. Старые гимнасти-ческие туфли, костюмы сборной Советского Союза –

красные, с серпом и молотом, ее призы за соревнова-ния в Москве, Ростове и Санкт-Петербурге. Память оее детском тренере, гимнастке Ольге ВалентиновнеКорбут: фотографии с автографами, марки, вырезкииз газет и видеокассета с выступлением на Мюнхен-ской Олимпиаде 1972 года, где Минский Воробей взялтри золотые медали.

Айман закрыла крышку. Затолкала коробку под кро-вать, потушила свет и задумалась о своей эмигрант-ской жизни.

Несмотря на проведенную в Минске в изоляцииюность, а до этого полное лишений детство, побег изАлма-Аты и черные времена в Тегеране, Айман несчитала, что ей есть на что жаловаться. Могло бы сло-житься хуже, намного хуже, но все же чего-то как буд-то не хватало, и она не знала точно, чего. Корней?Точки опоры?

Знания, что все могло быть по-другому?Не то чтобы жизнь жестоко обошлась с ней. Ско-

рее, жизнь просто забыла ее. Пренебрегла ею. Когдаона, трижды изгнанница, окидывала взглядом прожи-тые годы, она словно смотрела издалека. Айман слу-шала, наблюдала, но не принимала участия в проис-ходящем.

Мечты стать новым Минским Воробьем умерли в туминуту, когда она ступила на шведскую землю, но она

не горевала об этой потере. В ее жизнь мог бы про-никнуть долгий ряд несчастливых обстоятельств, ко-торые принудили бы ее отказаться от жизни, но онане отказалась.

Багаж опыта не оттягивал ей руки – в нем лежалитолько порошковое молоко и высушенная и заморо-женная еда. То, что пригодится в пути.

К тому же жизнь в тройном изгнании дала ей хоро-ший слух на языки.

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.